- Поля, смотри, олени горят! – взвизгнула Клавка на заднем сидении, и Полина невольно дернулась в сторону, куда указывала Лёлькина дочь, мысленно послав приближающиеся праздники к черту. Действительно – эка невидаль! Украшенный город за неделю до Нового года!
Но подавив в себе раздражение, она спросила:
- Нравится?
- А-га!
Полина поморгала, глядя на девочку в зеркало заднего вида, и невольно хмыкнула, свернув к обочине. Заняла место для такси и проговорила:
- А ну, живо выходи, будем фоткаться и маме отправлять!
Клавка всплеснула руками и завозилась, соскальзывая с сидения.
Несколько минут. С десяток кадров на телефон в сумерках, среди продолжавшего сыпаться снега. Детская улыбка. Когда улыбались дети, ей почему-то становилось тепло. Гораздо теплее, чем было за многие годы. Она и забыла, что так бывает. Только детские улыбки ей теперь и остались, наверное. Свои перестали иметь значение.
Потом Полина переслала Лёльке фотографии в Вайбер, а та оживилась, явив ей кучу смайлов с поцелуйчиками и сердечками. Прежняя Полька лишь раздраженно повела бы плечами, будто бы сбрасывая с себя объятие. А эта – только цокнула языком. До «как ми-и-ило» она еще не дошла, конечно, но училась принимать людей с их недостатками, включая склонность к невербальному общению.
Пока они дурачились с Клавкой, лобовое стекло облепило снегом, причем весьма ощутимо. И следующие пять минут Полька орудовала то щеткой, то дворниками. А когда, наконец, добрались до Лёлькиного и Клавкиного дома, она чувствовала себя уже вконец разбитой. Валик, которого Полина видела второй раз в жизни, впустил их в квартиру и предложил чаю. Она отказалась, хотя, признаться, мечтала о чем-нибудь согревающем. Но только дома. И чтобы градус был повыше чайного.
Потому что тот градус, который царил на улице, сбивал с благих намерений мыслить рационально. Заметно похолодало. Будто это ни черта не Киев, где пожизненная новогодняя слякоть, а, по крайней мере, далекий и дикий север. Впрочем, Полине, выросшей на юге и чувствующей себя подчас тепличным растением, все, что ниже нуля, – холод.
- Снег – это красиво! – пробормотала она, глядя на уличный фонарь во дворе дома, и поплелась к машине. Усталость брала свое, да и не хватало только заболеть. Как тогда. В сентябре, когда Олешко вознамерился заняться с ней любовью.
Погода в Тернополе была ужасной. Лило как из ведра – и резко похолодало. Полька простудилась, видимо, еще в дороге. Болело горло, но обошлось без температуры. В планах на поездку значилась прогулка по городу после представления, но к тому не располагали ни атмосферные явления, ни физиологические бзики.
А может быть, это было единственно естественной реакцией организма на то, что как-то совершенно неожиданно подошло 29 сентября. Проклятое 29 сентября, воскресный день – день рождения Ивана. И с самого утра она била себя по чертовым пальцам, чтобы не вздумать написать ему на чертову почту чертовы поздравления, от одной мысли о которых к голове подкатывала чертова паника. Номера его у нее, к счастью, больше уже не было. Удалила. Сразу, в первый же час, истекающий после минувшего концерта на «Олимпийском». В ту ночь она напилась, и полученной от алкоголя смелости хватило для того, чтобы стереть контакт из памяти телефона. Ее вела в том порыве мнимая надежда на освобождение – от проекта, от контракта, от Мироша. Как она его ненавидела тогда! Знал бы о том хоть один человек на свете! Ненавидела почти так же сильно, как любила.
Но мимо даты 29 сентября на календаре пройти не смогла. Ни в прошлые годы, когда ей крышу рвало в этот день, и она сбегала ото всех в другие города и в другие страны. Ни в этот. Когда знала точно – протяни руку, и сбудется. Но зачем ей это сейчас, когда и без того гордость в ошметки? Зачем?!
Полину бросало то в жар, то в холод. И она не представляла себе, как отыграет на выступлении. Отыграла. Еще как отыграла. Провалилась в музыку и отыграла, чтобы потом начало потряхивать еще больше – выхлоп от пойманного вдохновения был мучительным.