- Я? – икнула Рыба-молот. – Я яйца твои спасаю. В который раз. А ты снова сопли распускаешь.
- Оставь мои яйца в покое! Поверь, в присутствии Штофель они быстрее отвалятся.
- Мне похрену!
- Похрену?
- Не надо делать из меня дьявола во плоти, - явственно фыркнула Таранич. – Твои яйца – это твои проблемы. А дурам-фанаткам плевать, в какой октаве ты вопишь свои тексты.
Включая дуру, которая была ее собственной дочерью. Славка с младых ногтей с ума сходила по Мирошу. Ее страсть походила на какое-то наваждение. Всю комнату обвешала плакатами с «Метой». Он не сходил с экрана ее монитора и с обоев телефона. Мирош был тогда повсюду – на работе, на улицах, везде. Даже в собственном доме.
Потом, когда они с Мирошниченко кантовали этого гениального обдолбанного отрока не куда-нибудь, а за океан, Славка слегка поутихла, даже за ум взялась, но недолго музыка играла.
Стоило «Мете» собраться с силами, и ее ненормальное чадо снова ищет приключений на свою сраку. И уж кто-кто, а Мирош эти приключения находить был мастер. Еще не хватало, чтобы собственный ребенок с ним связался. Тогда и правда в пору кастрировать, а жаль – он по-прежнему оставался не самым плохим капиталовложением.
Между тем, отрок, пусть сейчас и не обдолбанный, но явно невменяемый, упрямо мотнул головой и тихо сказал:
- Мне не все равно, ясно? Ты ее хоть помнишь-то, а?
- Я в курсе, что такое Ю-туб, - скривилась Таранич. – А тебе бы тоже не мешало пересмотреть. Вспомнить.
- У меня с памятью все нормально. Не забыл, как играла эта… коза консерваторская. Пресно, неинтересно. Ее мужик бабла тебе отвалил, что ли?
- Хреново у тебя с памятью, - зло брякнула Рыба-молот, а ее глазки в свою очередь принялись прожигать в нем дыру, - что в твоем случае неудивительно. В общем так. Сейчас валишь отсюда домой и ведешь себя, как пай-мальчик. Ты понял?
- Это ты меня не поняла! Я не могу с ней играть. Это ничем нормальным не закончится. Ни для меня, ни для нее. И, соответственно, для тебя. Давай, расскажи мне, как много ты сделала для нас! А я тебе расскажу, сколько ты на нас заработала!
- Пошел вон отсюда, - сказала Таранич медленно и спокойно, будто это не она полминуты назад орала на Мироша. – Ты никто и зовут тебя никак. А я на таких свое время не трачу.
- Пошел вон отсюда, - сказала Таранич медленно и спокойно, будто это не она полминуты назад орала на Мироша. – Ты никто и зовут тебя никак. А я на таких свое время не трачу.
Иван криво усмехнулся.
Теперь и он смотрел на нее неожиданно спокойно, взвешивая. Будто бы принимая самое важное в жизни решение. А потом, коротко кивнув, легко развернулся и вышел из кабинета, прикрыв за собой дверь.
Вольная грамота получена. Неизвестно, во что это выльется и чем придется заплатить. Но чувство, которое он испытывал, было сродни тому, что чувствуешь, когда вынырнешь на поверхность воды после глубокого погружения. Эйфория. Дикая, ненормальная эйфория, которая потом придавит тяжестью осознания случившегося.
У лестницы, недалеко от двери в кабинет, замерла белая, как мел, Славка с чашкой чаю или кофе. Подслушивала – или даже не надо было стараться? Все и так слышно. Мирош, явственно представив себе, как она, приставив эту самую чашку к двери, вслушивается в их с Маринкой вопли, хохотнул, подмигнул ей и двинулся по коридору на выход, где оставил рюкзак, с которым только час назад сошел с поезда.
Он заставлял себя дышать ровно, размеренно, набирая в легкие побольше воздуха, чтобы как можно дольше иметь возможность не замечать чего-то разрушительного в голове, что уже началось. Не думать. Просто не думать еще хоть пять минут.
Это потом он будет искать выходы из тупика, в который себя загнал. А сейчас время облегчению. Кратковременному, как звук скрипящего голоса, произносящего его имя:
- Мирош!
Он остановился. В висках запульсировало. Дочь Рыбы-молота. Чертова мелкая пиранья.
Она подошла к нему по-прежнему с чашкой в руках. Как оказалось вблизи – пустой. Точно через нее подслушивала! Но смеяться уже не получалось. А Славка тихо, очень серьезно спросила:
- А ребята?
- А ребята меня грохнут.
Даже Влад. Особенно Влад.
Иван прикрыл глаза. И в темноте, в которой оказался, очень ясно увидел – снова увидел – сонную Фурсовскую физиономию. Первый раз в Торонто – он встречал его, неожиданно оробевшего, в аэропорту и потом увозил к себе на Макферсон авеню. Спустя несколько месяцев после того, как тот вытащил его с того света. Вернул в эту чертову жизнь. Заставил задержаться тогда, когда уже совсем ничего не держало.
Влад, для которого нет вообще ничего важнее их музыки и их дружбы. Для него это едино.