- Штофель, ты за временем следишь?
- Слежу, - ошалело отозвалась она, не веря собственным ушам. Едва ли не впервые он обратился к ней. К ней! Может, стоит всегда опаздывать, чтобы перестать быть механическим пианино?
- Ну, видимо, недостаточно тщательно. Не знаю, как заведено у тебя в филармонии, но у нас все приходят вовремя, - отчеканил он и снова отвернулся, - Влад, сейчас – по-твоему. В момент проигрыша ударные приглушаем и убираем. Хочешь свои басы – слушай. Потом сравним.
Полина метнулась к роялю, не сводя глаз с Ивана. Какие басы? Что слушать! Лёлька – паразитка! Но как же хотелось сыграть… что угодно! Только чтобы выбить его из чертового равновесия. Как? Как он так может?!
Глянула на пальцы – ходуном.
Сделать вдох. Сжать кисти в кулак. Досчитать до тридцати. Выдохнуть. И стать частью общего.
- Тихо, у тебя зуб на зуб не попадает, - шепнул ей Жорка, чуть наклонившись к ее стулу. – Он и на меня рявкнул за опоздание… на три минуты. Сегодня вообще нервный.
По?лин взгляд был по-прежнему возбужденным. Она кивнула Жоре и сжала губы. «Сегодня вообще нервный». А она, дура, размечталась. Права Лёлька. Блаженная… Лучше бы чертов Хьюндай замерз в чертовых украинских степях вместе со всеми своими чертовыми пассажирами!
Хотя, может быть, они и замерзли. Как иначе объяснить все эти недели, мучительные недели, когда она не знала, когда жила и когда дышала возле него. Он называл ее Снежной королевой. Вспомнилось. Сегодня она готова была возненавидеть «Девочку…» только из-за того, что он так страшно, так глупо поспешил назвать ее Снежной королевой. Да она растаяла давно, испарилась, даже лужи от нее не осталось.
Но он – Кай. Настоящий. С осколками в сердце и складывающий слово «вечность» из льдинок. Как там было-то… Мне до Луны вечность, а до тебя…
А до нее – руку протяни. Просто обернись. Она почти не сходила с места, всегда за роялем. Всегда за его спиной, как тогда, в Затоке, на фестивале. Но Ваня будто бы не видел ничего. Никогда не оборачивался. Ничего не говорил. Неужели ему в самом деле плевать?
Как человек может перемениться за одну ночь? А за пять лет?
Мужчину, четко раздающего указания во время разборов и записей она не знала. Совершенно точно не знала. Он включался только во время работы, а вне ее – был выключен. Она застала его таким лишь однажды.
У них была утренняя репетиция. Слишком ранняя, чтобы Полина успела нормально выспаться после почти бессонной ночи. До кровати она добралась далеко за полночь, проведя много часов у рояля и уже почти традиционно с Тарасом.
Отражение в зеркале настроения, испорченного настойчивым будильником, не добавило. Она хмуро заплетала обратные косы, раздумывая, сколько килограммов грима смогут скрыть тени под лихорадочно блестевшими глазами. Жуткое зрелище!
Плюнув на собственную внешность, ураганом промчалась по квартире. В кухне проглотила пару кусочков сыра, в спальне натянула на себя первое попавшееся платье и, схватив с тумбочки ключи от машины, вынеслась за дверь.
До студии добралась на удивление быстро, сделав неожиданное открытие: она приехала с некоторым запасом времени, которое можно потратить на кофе. И тут же изменила собственное решение. На парковке, кроме машины Мироша, не было больше ничьей из тех, кто участвовал в проекте. А значит, он в студии один.
Один!
Следующие движения Полины были быстрыми и автоматическими. Припарковать автомобиль, дойти до входа, подняться на лифте до нужного этажа и, наполнив легкие до отказа воздухом, войти в зал.
Выдохнуть и негромко произнести:
- Доброе утро!
Он по своему обыкновению – его привычки она постепенно познавала заново – сидел на одной из колонок, изучал записи в блокноте и усердно орудовал карандашом. Но едва услышал ее голос, вздрогнул и поднял глаза. И кажется, она снова, пусть всего на мгновение, застала его врасплох, потому что спокойствие и безмятежность не успели снова затопить зелень его взгляда. Сперва он казался… удивленным? Испуганным? Каким?
Эта секунда прошла слишком быстро, чтобы Полина успела понять и разобрать хоть что-то. Перед ней опять было лицо невыспавшееся, очевидно уставшее после, судя по всему, не менее бессонной, чем у его пианистки, ночи, но непроницаемое и устремленное то ли к ней, то ли сквозь.
- Доброе утро, - так же негромко ответил он и снова вернулся к своим бумагам и карандашу.