- На выходные – вряд ли. Вот летом… будет отпуск… Может быть.
- Может быть? Отпуск будет – может быть? Приедешь – может быть? Привезешь мне Лёнечку – может быть? Что именно из всего «может быть»?
«Началось», - мелькнуло у Польки, пока она растирала пальцами лоб. Только ссоры с мамой и не хватало накануне выступления. Она снова бросила взгляд за окно – вода, говорят, успокаивает, и проговорила:
- До лета еще далеко. Поживем – посмотрим.
- На что посмотришь? – Татьяну Витальевну уже несло, и остановиться она не могла. – На свой вечный чертов график? Или на то, соскучишься ли по собственному ребенку? Я сначала думала, тебе его Стас не отдал, его обвиняла. А сейчас понимаю, тебе Лёня и не был нужен! Но это не значит, что он не нужен мне!
- Когда ты хотела ребенка – ты его родила, - мрачно проговорила Полина. – Когда ребенка захотел Стас, его пришлось рожать мне. Объясни, почему при этом вы дружно осуждаете меня?
- Как ты можешь такое говорить?
- А что я говорю?
- Какие-то дикие, ненормальные вещи. Зачем ты пошла за него замуж? Зачем рожала? Для чего, если не для себя?
- Вот он тоже считает, что если замуж – то обязательно ребенок. Радуйтесь, у вас есть ребенок!
- Это не так, Поля! Ну что ты нес… – выдохнула мать, обрывая себя на полуслове и радуясь только тому, что дочь не видит, как она в изнеможении сползла на пол, продолжая говорить: - Ты же знаешь меня, я бы никогда не настаивала… тем более, в этих вопросах. Я хоть раз на тебя надавила? Не с моей личной жизнью давать советы! Но каждый человек совершает поступки. И за последствия надо отвечать. А здесь не последствие – здесь ребенок. Твой ребенок!
- Я ни в чем тебя не обвиняю, - вздохнула и Полина. Снова помолчала. Единственным желанием было отключиться. Она устала, бесконечно устала оправдываться. В конце концов, она никогда не настаивала, что права. Но это не означало, что она добровольно станет боксерской грушей для каждого. Еще один вздох, и она продолжила: – Хотя знаешь… Ты правда считаешь, что можно заставить себя любить?
Молчание, протянувшееся в ответ среди сотен мобильных сетей, оборвалось приглушенным, как сквозь слезы, вопросом:
- А ты не любишь Лёню?
- Вряд ли то, что я чувствую, называется любовью.
- Это же твой сын… твой… Ты же не кошка…
- Стас позаботится о нем лучше меня, - отрезала Полька.
Мать снова замолчала. На этот раз пауза была короткой. Обжигающе холодной.
- Когда-нибудь, когда у тебя останутся только воспоминания, ты поймешь, что сейчас ошибаешься.
- Ты прожила свою жизнь без ошибок? – резко бросила Полина.
- С ошибкой, - выпалила мать. И отключилась.
Полина некоторое время повертела замолчавшую трубку в руках. С тех пор, как она осела в Киеве и развод со Штофелем был окончательно оформлен, их разговоры с Татьяной Витальевной так или иначе сводились к одному знаменателю.
- Кошка так кошка, - пожала плечами Полька и отбросила телефон в сторону. Были дела поважнее. Прогнать вечернюю программу. Днем встретить Лельку – а значит, вычеркнуть часа три из суток. Потом останется время лишь почистить перья и выдохнуть перед концертом.
Играла уверенно, но долго и вдумчиво. А когда добралась до Листа, неожиданно вспомнила Аристарха. Почти видела ехидную профессорскую физиономию, с которой он вслушивался в каждый звук, извлекаемый ею из инструмента, с тем чтобы потом высказывать обо всех допущенных ошибках, или поглядывал на часы, сверяя свой внутренний метроном и темп, взятый Полиной. А потом цокал языком: «Ц-ц-ц, Зорина, помедленнее, это вам не ваши танцульки».
Но ничто, кроме музыки, звучавшей в квартире на одиннадцатом этаже, не имело значения. По?лины пальцы легко и вдохновенно извлекали торжественные, чуть насмешливые аккорды, сменяющиеся трепетной певучей мелодий, когда она нежно касалась клавиш. Ни с чем несравнимое чувство наполняло ее, едва рояль послушно отзывался на каждое такое касание, и придавало сил возвращаться к повседневному. К будням. В мирное течение жизни, застрахованной от падений.
Актуальная повседневность заключалась в Лёлькином приезде и в необходимости ехать через полгорода. Потому в нужное время Полина стояла на перроне, пряча подбородок в объемный снуд, а руки – в карманы теплой куртки, пока поезд, посвистывая вдалеке, подбирался к вокзалу.
Павлинова вынырнула из вагона, сияя белизной платиновых химических кудряшек, облаком венчавших ее буйную головушку, и впечатляя объемом сумки, которая совсем не походила на характеристику «я на выходные погулять». Соскользнув в своих кроссовках на плитку, которая покрывала платформу, она взглянула на лучшую подругу, широко улыбнулась и нацепила на нос очки от солнца, затерявшиеся до этого в белоснежных патлах.