А теперь отняла. Потому что перестала верить. В одно мгновение, если бы и не было между ними ничего.
Она ведь знала – знала! – что он ушел от Милы. Несмотря на скандалы, которые та закатывала. Несмотря на угрозы тестя, что не даст ему спокойно ни работать, ни жить.
Дмитрий понимал, чем удобен ему брак с дочкой Горового. Карьера, легкое и удачное будущее. Собственно, и с Милой ему было неплохо, она не особенно ему не мешала. До тех пор, пока он не встретил Таню и не сказал жене о разводе.
Дима был уверен, что все пройдет мирно и гладко. Всего-то и надо было сходить в ЗАГС. Детей нет, делить нечего. Но Мила, оказывается, смотрела на это по-другому. Отпускать его она не собиралась. Ее не остановило то, что он ушел жить к приятелю. Она продолжала звонить и шляться к нему. Умоляла вернуться, легко отмахиваясь от того факта, что он спит с другой женщиной, тянула время. Которое сработало против Мирошниченко. Таня устала. Устала ждать и устала верить.
А ему как быть?
Уже в Одессе, по пути домой заскочил в универсам. Несколько бутылок водки стали единственным решением, которое смог сгенерировать его усталый мозг.
Он заперся в своей комнате и методично закидывался алкоголем. Чем больше пил, тем активнее все тот же мозг подбрасывал ему новые идеи.
Одно Дима знал точно: он хочет быть с Таней. А для этого ему нужен развод. Обязательно нужен развод. И он зависит от Милы. А значит, ему придется ехать к ней и добиваться своего! И он добьется, давно должен был. Но нет, пытался мирно все решить, идиот! Зачем только? Для чего, если сейчас он терял самое ценное, что у него было? Так мало времени было, а теперь ускользало навсегда. А этого допустить Дима не мог.
В весенних сумерках он ловил попутку, проваливался в дремотное забытье, пока ехал в дом, который больше не считал своим, и вдавливал кнопку звонка, пошатываясь у калитки.
Ему открыла Мила, кутаясь в тонкое темное пальто, цвета которого Мирошниченко и разобрать не мог в сгустившемся до черноты вечере. Фонарь выхватывал только ее сухой испуганный взгляд. Такой же затравленный, как несколькими часами ранее у Тани Зориной. Только у той он был пустым и несчастным. А у этой – полным страха и мольбы. Так собаки смотрят на тех, кто их бьет сапогами.
А еще собаки иногда звереют и бросаются на мучителей. Это вспомнилось не к месту и не ко времени и вызвало злой смех, заворочавшийся в груди и не сорвавшийся с губ. Но, наверное, отразившийся на лице.
- Димка, - прошептала Мила, взглянув на него.
- Я поговорить пришел.
Жена сглотнула и отступила в сторону, тихонько прошелестев:
- Да, конечно, но если ты опять… то…
- Опять! – он прошел мимо нее во двор. – Опять. И не уйду, пока ты не согласишься.
- Хочешь ссориться – иди в дом. Соседям это слышать не обязательно, – попросила Мила, закрыла калитку и обернулась к мужу.
- Да пожалуйста! – он нетвердой походкой дошел до входа и поднялся на крыльцо. Она взлетела на ступеньки вслед за ним. Открыла перед ним дверь и пропустила внутрь. И только когда они оказались вдвоем, заперты от всего мира, она позволила себе при свете вздернуть подбородок и выпалить:
- Что бы ты сейчас ни сказал, я остаюсь при своем. Ты перебесишься и сам мне потом спасибо скажешь, потому что с папой шутки плохи.
- При чем здесь твой папа? Я не хочу жить с тобой. Чего ты вцепилась в меня?
- «Вцепилась в тебя» – кто-то другой. Другая. А ты мой муж. Ты от нее сейчас пришел? Что эта сука тебе наплела?
- Не смей так про нее говорить! – рявкнул Дима. – Для того и существуют разводы, чтобы люди переставали быть мужем и женой. Мне нужен развод!
- Господи, да ты пьян!
- Пьян!
Она ошеломленно моргала, не отрывая взгляда от мужа. За всю их недолгую, но все-таки совместную жизнь Мила ни разу не видела его в таком состоянии. Да что там! Он ведь и правда пил редко и мало.
- Что случилось? У тебя же что-то случилось? – спросила она, приблизившись к нему.
- Если тебя это действительно волнует, - он вперил в нее тяжелый и мутный взгляд, - то дай мне развод. Отпусти меня!
- Меня волнует, Димочка, - теперь Мила стояла совсем близко от него. – Меня волнует, что тебя окрутила какая-то девчонка без роду и племени. Которой от тебя только деньги твои нужны. И которая никогда не сможет тебя понять. А я могу, Дим. Мы с тобой одинаковые, а эта селючка – другая.
- Ты себя слышишь? – дыхнул он ей в лицо запахом дешевого алкоголя, крепко схватил за плечи и начал трясти, как куклу. – Ты бредишь! Ты думаешь, знаешь, чего я хочу? Знаешь, что мне надо?
Она вздрагивала под его руками, но не вырывалась, позволяя ему встряхивать себя. Смотрела прямо в глаза и боялась разорвать контакт, отвечая точно таким же вздрагивающим голосом, переходящим в визг: