На замечательном стеклянном столике лежал замечательный журнал в глянцевой обложке. И прямо с этой обложки на него смотрела Зорина. Тоже замечательная. Только подписано почему-то было иначе.
«Пять секретов счастья от Полины Штофель».
Пять секретов он перечитал пять раз.
Незамысловатые, в духе женских журналов. Незнакомые, будто их не могла озвучить девушка, которую он любил.
Первый – мудрый мужчина рядом. Свадебное фото из семейного архива. Реплика журналиста. Цитата интервью. Бизнесмен и пианистка.
Второй – любимое дело, от которого нельзя отвлекаться всерьез и надолго. Брак музыке не помеха. Украинская Кейко Мацуи. Перечисление конкурсов. Регалий. Новый проект.
Третий – вдохновение, которое берется из реальной жизни. Что ее вдохновляет? Музыка и, конечно, сын. Портрет с младенцем. Тоже из семейного архива. Сикстинская Мадонна.
Четвертый – надежное место, куда можно сбежать, когда хочется ото всех скрыться. Несколько снимков из фотосессии в загородном доме в Одесской области. Поместье с лошадьми. Белое платье и белый пляж. Улыбающийся бизнесмен Станислав Штофель, обнимающий ее. Пестрит. Пестрит. Пестрит.
Пятый – новое и интересное. Все новое. Новые задачи, новые люди, новые впечатления. Сейчас у нее проект с актером театра «Супрематическая композиция» - «Improvisation». Он читает – она аккомпанирует. Голливудская улыбка – и его, и ее. Импровизация.
Мирош тогда тоже сымпровизировал.
Взял журнал и уперся в свою комнату. Чтобы перечитать в шестой, седьмой и восьмой разы. А может, и больше. Это потом, уже в Канаде, после пережитого ада, он понимал, что статья была заказной, и основной целью ее наверняка выступала необходимость протолкнуть «украинскую Кейко Мацуи» поближе к вершине Олимпа. Про них тоже вначале чего только ни писали.
Но ни тогда, сразу, ни потом, в Торонто, это не отменяло главного.
Она – Штофель. Ее жизнь – вдали от него – полна мармелада.
Она. Их. Предала.
Так же, как он предавал сотни раз в своей про?клятой кем-то там сверху жизни.
А на следующий день Иван сбежал. От Маринки сбежал. Спер ключ – и дал деру.
У себя в квартире, чтобы не терять времени, добрался до телефона, разыскал чертова Гапона, который тогда перебрался в Киев, и уехал к нему.
Он не хотел умирать. Просто, почти очистившись от дури, не рассчитал очередную в те несколько дней дозу, когда они слонялись с Олегом, живым трупом, по киевским притонам, когда Маринка из трусости не объявляла его в розыск, и когда все знакомые и друзья сбивались с ног, чтобы выяснить его местоположение.
Он не хотел умирать. Но почувствовал эйфорию, осознав, что умирает.
Иван тогда приполз к себе домой и упал посреди подъезда, не дойдя нескольких ступенек. Скатился по лестнице, задыхаясь, захлебываясь рвотой, не чувствуя боли в сломанном тогда бедре. И впал в спасительное забытье, перестав быть.
У него потом тоже появился секрет счастья. Но только один. Первый и он же последний.
Никогда не принимать ничего сильнее цитрамона и аскорбиновой кислоты.
Выбравшись из ванной, вытершись казенным белым полотенцем, натянув домашние спортивки и проигнорировав наличие снотворного в рюкзаке, Мирош – здесь и сейчас, в своей новой реальности – дополз до кровати и уронил в нее собственное тело. Завтрак в семь. Он поднимется около пяти. У него пробежка. Потом снова душ. Потом больше не его, больше не персональная, больше не Зорина. И все-таки – та же или не та?
Провалиться в сон у него не получалось. Вполне ожидаемо и очень привычно. Запах лаванды пробирался в его голову и не давал покоя. У Полины постель пахнет тем же? Полина уже заснула? Полина может спать? Там, через две стены, Полина чувствует его так же, как он чувствует ее?
В конце концов, около четырех часов утра выбравшись из-под простыни, он добрался до рюкзака, но вовсе не ради снотворного. За блокнотом и ручкой. Еще через час откладывал его в сторону, чтобы переодеться и выйти из номера. Он так и остался валяться на столе открытой страницей кверху. Читать некому.
И только в голове, при каждом шаге во время пробежки вокруг парка Тиллы Дюрье, слово за словом, строчка за строчкой, в самых висках продолжает пульсировать, ни на мгновение не умолкая и постепенно ложась на мелодию, которой, кроме него, пока еще никто не знает:
В самых лучших городах пахнет морем,
В его шорохе – безбрежная свежесть.
Ты моё окаменевшее горе,
Ты моя осоловевшая нежность.
В этом доме среди звёзд нет забвенья.
В его воздухе застыли закаты,