Во саду ли в огороде
Черт картошку роет.
Молодые чертенята
Ходят собирают.
Вбежала в комнату, стала целовать внука, просила спеть еще. Но мальчик замкнулся в притворном непонимании. Так ничего и не вышло. Саше с Олегом Лариса не рассказала, чтоб напрасно не обнадеживать. А молодые чертенята повадились играть с Никиткою. Не такие уж они были страшные. Ну, мохнатенькие. Ну, с копытцами. Ну, с хвостиком. Старая детская болтушка: няня дает дитяти плошку молока с крошеным хлебом, а там мышь. Дитя говорит: «Няня, киса!» - «Кисло, батюшка, кисло. Кушай, кушай». – «Няня, с лапками!» - «Сладко, батюшка, сладко. Кушай, кушай». – «Няня, с усами!» - «С кусками, батюшка, с кусками. Кушай, кушай». – «Няня, с хвостиком!» - «Ой, батюшки, мышь!»
Лариса разохотилась командовать, теперь терроризирует Сашу. Успела съездить в Иерусалим на ее вполне ощутимые заработки. В паломнической поездке так боялась своей богомольной напарницы, что даже в Мертвом море плавала, приколов доллары булавкою изнутри к купальнику. О, святая простота! В нонешнем цивилизованном мире лучше от тебя подалей. Ты принимаешь иной раз смехотворные, другой раз опасные формы.
Вообще говоря, Сашенька для Олега с Ларисой была слишком хороша. Но Сашенька с хворым головкою ребенком – это уже не подарок. Олег серьезно задумывался, куда податься ему, дипломированному религиеведу. В Москве сейчас такая кутерьма, что никто ни на кого вниманья не обращает. Олегу повезло один раз – нарвался на неиспорченную Сашу. Если бросит ее с больным детенышем – никакая Лариса ни в каком Иерусалиме от геенны огненной его не отмолит. Утащат его свои же черти в ад как пить дадут. Пить-то как раз не дадут. Не надейся и не жди. А Сашенька, подсевшая на ночные свои игры, днем и вечером корпела над переводами. Семейный бюджет трещал по всем швам. Олегу, по сути дела на работе не нужному, дядя платил всё меньше и меньше. Кризис, говорит. Супруги Воробьевы аккуратно оплачивали квартиру на Усиевича, избавившись тем самым от пережитых мучений: крика непростого ребенка и диктатуры пролетариата в лице въедливой Ларисы. Остальное, сказали, добывайте сами. И не видели, или не хотели видеть, что вся тяжесть легла на хрупкие Сашины плечи. Ой, жизнь, мамкина дура.
Под лежачий камень вода не течет. Олег присматривал для себя путь отступленья. А Сашенька нет. Ей и в голову не приходило, что может быть еще где-то с кем-то нечто подобное. Удивительная девчонка. Редкостное счастье для того, кто понимает. Олег таковым не был. Не по тому руслу потек ручеек. Сидит подсевшая Саша вечерами, вкалывает. А черти в сумерках скок да скок, и нету за Олегом нерушимой стены. Ни слабенькая Саша, ни сердитая Лариса его не оградят. Проштрафился бурсак – теперь у НИХ на крючке. Это всё равно как КГБ в советское время.
Чертенята той порой занимались со своим маленьким приятелем очень усердно, и он уж начал кой-что говорить, вопреки прогнозам. Бесенята кувыркались, строили рожицы, учили Никитку ругаться. Лариса потом всё удивлялась – откуда. А молодые родители вообще не обращали вниманья. Во всяком случае развитие речи шло лучше, чем с любым логопедом. К ним Лариса мальчика не водила. Сама знала все приемы и применяла их не без успеха. Хоть дурные слова у дитяти получались лучше, чем папа-мама.
Сама Лариса не дремала. Укладывала Никитку пораньше спать и оставляла на попеченье невидимых ей чертенят. Выходила в провинциальном пальто на весенний бульвар – он и на Усиевича неплох. Пахло лопнувшими тополевыми почками не хуже чем во Мценске. Напротив метро, через проспект, виднелась ограда генштаба, и генералы тянули будто вальдшнепы на вечерней заре. Но ограничивалось мечтами. Знамо дело, как стать генеральшей. Сначала выйти за лейтенанта. И на юбке кружева, и на кофте кружева – неужели ж я не буду лейтенантова жена? Потом тридцать лет мотаться с ним по всей России. И, может статься, с исчезающее малой вероятностью, пощеголяешь когда-нибудь в Москве – толстой пожилой женщиной в безвкусном дорогом платье под руку с настоящим генералом.
В общем, насчет генералов шло худо, то есть никак не шло. Подсядешь на несбыточную надежду – напрасно будешь сохнуть. Впрочем, Лариса не больно и сохла. Олег посмотрел-посмотрел и решил: пора делать следующий шаг. Сашенька засиживалась с переводами чуть что не до свету. Пускай теперь Лариса забирает мальчика во Мценск. Сашины предки пусть высылают Ларисе деньги на содержанье ребенка и вообще за уход. Двухкомнатную квартиру молодых нехай продолжают оплачивать: Сашеньке нужен отдельный кабинет для усиленных занятий, а ему, Олегу, надо выспаться перед трудами праведными (стоял весь день в торговом зале без дела). Супруги Воробьевы поначалу лишились дара речи от такой наглости. Да и Лариса, крепко подсевшая на бульварную скамью, огорчилась. Но Олег снова выдвинул ультиматум: или-или. А с Сашенькой, тоже подсевшей на его, Олегово, теперь уж не столь частое угожденье, такое творилось, что не одни родители, а и свекровь испугалась: не дай бо осиротит дитя. Черти ухмылялись подо всякой мебелью.
И поехал Никитушка во Мценск. Трое бесенят – Шустрик, Шортик и Шельмец – залезли в Ларисин багаж, изрядно его утяжелив. Провожавший их пятерых Олег грешным делом подумал: мать втихаря накупила в Москве тряпок, покуда хозяйничала. Но промолчал. Жертва со стороны Ларисы была велика и очевидна. Шутка ли – взять на себя маленького юродивого. Сидеть как привязанная.
Основной состав бесов остался при Олеге. Уж они его из своих лап не выпустят. Что троих командировали с Никитою – так это пустяк. Имя им легион. На каждую православную душу найдется по бесу, уж точно. А к Олегу, ввиду его исключительности, или исключенности, как вам больше понравится, их было приставлено препорядочно. Но коль черти в душе гнездились, значит, ангелы жили в ней? Я не в курсе. Врать в серьезных вопросах не хочу. Закрытый он для меня человек, и душа его потемки.
Теперь лямку тянули в основном бизнесвуменша и ее дочь, не то чтоб ни в чем не повинная, но уж очень симпатичная в оголтелой своей влюбленности. Евгения в данном непростом деле выказала себя железной ледею. Уж влипли, так влипли. Сашенька же всё кашляла. Ее изящной формы головка обросла темной щетиною. Кольцо осталось лишь в одном ухе, второе потерялось. Ничего, так даже круче. Саша потихоньку становилась достойной дочерью своей матери. Доходы профессора Воробьева были весьма и весьма скудны, а взяток брать он не умел. Олег по-прежнему оставался у дядя не в чести, про ВУЗ вообще помалкивал. Всё хвосты, хвосты, ровно как у чертей, к нему приставленных. Непонятно, что вообще Олегу светило.
Дитя во Мценске окрепло и похорошело. Лариса была ловкой нянькой и чужим-то слабеньким детям, а уж своему родному тем более. Мальчик до сих пор толком не говорил. Так. десяток слов, не больше. И то достиженье. Четвертый год парню шел. Но вот как-то раз Лариса снова услыхала: он поет, один в комнате, и со словами. Смысл остался темен:
Шустрик, Шортик и Шельмец –
Вот и песенке конец.
Бросилась из кухни в комнату – бесенят уж и след простыл. Обняла Никитку, понукала: ну же, повтори! ни в какую. Как практик-логопед без образованья, Лариса знала: в пении у ребят получается то, что не выходит в речи. Попробовала с ним петь:
Жили у бабуси
Два веселых гуся…
Не продвинулась ни на йоту. Только чертенята, прочно взявшие над Никитою шефство, могли его чему-то выучить. Во Мценске они стали скромней – всё же провинция. Больше не учили мальчика браниться, но затвердили с ним еще несколько жизненно необходимых слов. Лариса приписывала успех себе и втайне гордилась. Прилежно растила, баловала на Евгеньины деньги. Забыла думать о генералах. Не помнила безобразно выгнутых фуражек с кокардами. Опять зачастили к Ларисе неудалые выпускники детдома. Качали Никиту на коленях, подъедали за ним вкусненькое. Так и стоял город Мценск – не лютой славой купчихи Катерины Измайловой, а нерастраченной материнской силою пригожей Ларисы. У ней, у Никиткиной бабушки, фигура была еще такая ладная, что впору возглавлять физкультурные парады советских времен. И точно глаза замстило отставным военным города Мценска: никто к ней не сватался, никто не подсыпался. Провинциальные нравы строги, а постперестроечная демография – кривобокая дамочка.