Двое взрослых мценских чертей не оставляли Никитку своими заботами. Приволокли синтезатор – с обломанными ножками, но Иван Антоныч починил. Черти застенчиво жались в углу, пока дитя пробовало пальчиком клавиши. О, как ошибся честный Нильс относительно Никитиного будущего! Ненавязчивым бесовским внушеньем мальчик уже через три недели стал выдавать столь авангардную музыку, что звонарь растерялся. Выгнал бесей. Пригласил школьного учителя музыки. Тот сказал: немедленно учить. А Саша-то, Саша! обливалась счастливыми слезами, глядя в компьютер: дитя играет заданную учителем бетховенскую Элизу (которая на самом деле Тереза). Меньше ему просто смешно было задавать. Звонарь купил на Сашины деньги подержанное, но хорошей фирмы фортепьяно. За Ларисиным окном веяла теплая орловская метель. Как будто не она замела младенца Савку с крестными – ведьмой Керасивной и робким дядькою Потапом.
Весна еще только присматривалась к нетерпеливо ждущим ее деревьям под Ларисиным окном, а Никитка уж играл «Кампанеллу» Паганини на фортепьяно, на синтезаторе и на специальных музыкальных колокольчиках, присланных Нильсом. Тот легко подсел на приятное чувство гордости необычным пасынком - всем показывал отснятый домашний концерт во Мценске. Рассказывал сказку, как больное дитя на мценской колокольне обрело редкий музыкальный дар. Дитя той порой учило Шустрика, Шортика и Шельмеца играть кампанеллу на нильсовых колокольчиках. Ничего, научились. Чем черт не шутит. Ему бы, Нильсу, быть пастором. Упустил свое призванье. Сидит с Сашенькой обсуждает на смеси шведского со мценским, кому принадлежит такое дитя: городу или миру. Все их споры решил по скайпу Иван Антоныч. Он сказал попросту: «Богу. Нашему. Православному. Оставьте его здесь (чтобы не сказать – оставьте в покое)». – «Оставим на родной почве», - ответил с небольшим акцентом умиленный Нильс, не желая вдаваться в теологические споры со звонарем. Тот, по-видимому, не подозревал о существовании единого бога для всех конфессий, по крайней мере христианских. Продвинутый Нильс отнесся к такому непониманию с пониманием. Есть понятие «иноверцы», есть понятие «инославцы». Они со звонарем были всего-навсего инославцы.
Возникали и супруги Воробьевы: мальчик должен учиться в центральной музыкальной школе при консерватории. Готовы снять квартиру для Ларисы с внуком. Звонарь и Воробьевых отшил. Крепкий оказался мужик. Самочинно взял на себя роль главы семьи, включавшей: Ларису, Никитку, двоих взрослых чертей (возможно, и побольше, кто ж их считал) да троих малолетних бесенят. Казалось, его ничто не могло смутить. Звоню во славу господню и буду звонить. Идите вы все. Черти по-прежнему у Ларисы не столовались, имели совесть, чего нельзя сказать о выпускниках детдома. Но этих Иван Антоныч к трапезе допускал. Хоть и великовозрастные, а все ж сироты. Глядишь, при нем с Ларисой научатся добру, а не худу. Прямо пряничный получается звонарь. Но уж такого соседа по дачному участку бог дал Ларисе. Было время, она им пренебрегала. Теперь вот одумалась. Осталось только обвенчаться. Но об этом звонарь пока помалкивал. Слишком много чертей набилось в Ларисину однокомнатную квартиру. Убытку от них не было, не было и никакого баловства. Даже, честно говоря, немалая польза. Но всё же. Интересно: с приходом приютских юношей черти незаметно исчезали. Известное дело: бес в замочную скважину пролез. Так что на сегодняшний день об их непрошенном постое знали только три персоны: Иван Антоныч. Никитка да Лариса от них по наслышке.
Саша в Швеции родила еще сына, крупного и белобрысого. Назвали Свеном. Никитка для шведской четы превратился в красивую легенду. Легенда легендой, а деньги перечислять на Ларисин счет не забывали. Воробьевы от Ларисы отвязались – удовлетворились шведским внуком. Олег, как давно грозился, исчез из поля зрения. Родила ли ему немолодая Ксения хоть мышонка, хоть лягушку – не знаю. Да он собственно и не просил. Жил в Железке, работал в Железке, в Москву не наведывался. Что было из Мценска ехать за сто верст киселя хлебать? Али во Мценске нейдет торговля холодильниками и стиральными машинами? в Железке бойчей? может быть.
Черти от Олега отстали до поры. Плюнули: что с него взять. Еще и Ксения наставила по всем подоконникам святой водички из реутовской церкви-новостройки. Мне думается, чертям по барабану. Просто Олег в новом качестве стал им неинтересен. У чертей свои заморочки. Сели – все ли, не все ли – в поезд, поехали во Мценск навестить своих чертенят: Шустрика, Шортика и Шельмеца. Существует ли у чертей институт отцовства – не поручусь. Не хочу вдаваться в подробности. Но некоторые чувства, схожие с родительскими, им все же свойственны. Несколько отличные от наших, конечно. Тем не менее. Когда стадо обезьян спасается бегством, обезьяний детеныш виснет на шею любому взрослому самцу. Может быть, у чертей вроде того.
Черти забрались в купе, где ехала всего-навсего одна милая дамочка, и никаких при ней кавалеров. Вообще говоря, женское купе. Залезли на глубокую багажную полку за пассажиркины чемоданы и притихли до поры до времени. Стоял безрадостный ноябрь. И поезд тоже стоял на какой-то маленькой станции непонятно долго. Кругом слякоть да гарь – ничего интересного. Только одна закутанная баба как мокрая курица торчала на перроне с ведром соленых огурцов, поливаемых дождем. Пока дамочка не вышла с кошельком и не вернулась с огурцами, поезд не тронулся. С багажной полки донеслось смачное похрустыванье. Дамочка про огурцы долго не вспоминала, а когда хватилась – их уже и в помине не было.
Двое взрослых мценских чертей, про которых нам доподлинно известно, приняли московских сравнительно приветливо, а трое недорослых даже и с восторгом. Всем пятерым старожилам пришлось потесниться на Ларисиных антресолях и существенно уменьшиться в размерах, также и в весе. Но беси не больно подсевшие на комфорт существа. Поскольку для нас они все на одно рыльце, отличие видно лишь им самим – бдительный Иван Антоныч на сей раз ни о чем не догадался. Но про венчанье по-прежнему не упоминал. Никитка же пошел еще пуще успевать в ученье. Мастерство виртуоза всегда с чертовщинкой, а тут чертовщины было хоть отбавляй. Выше крыши. Записывали, показывали записи специалистам. О центральной музыкальной школе уже никто не говорил. Разве что о самой консерватории. Мальчику исполнилось девять. Не возраст, но болезненное состояние ума было препятствием. Лариса стояла намертво, через ее голову никакие контакты с Никитой не были возможны. Людям, не чертям. Выросла новая генерация бесов – не боятся ни святой воды, ни церковного звона. Равно как и новая русская моль не страшится нафталина, а бойкий русский таракан вообще ничего, за исключеньем излученья электронной техники.
Священника звали отец Анатолий. Никитка теперь ходил звонить лишь по церковным праздникам, коих батюшка насчитывал не двунадесять, а втрое больше. Нынче яблочный спас. Выросший светло-русый мальчик, остриженный «под горшок», похож на отрока Варфоломея. Глаза великоваты для убористого лица, но это от святости. Женщины натащили звонаренку и яблок, и яблочных пирогов, и даже красную рубаху-косоворотку. Лариса стоит как именинница, принимает подарки. Все ей кланяются, величают Николавной. То раньше сирот растила, а вот теперь паскуда Александра улетела в Швецию – туда ей и дорога – так Николавна внука растит. В боге растит. Черти слушают, притаившись под лестницей - их излюбленное место. Рябинка закраснелась у церковных врат. Солнце вроде за облачком, но денек такой просветленный. Каждую травинку видно по отдельности. Кусочек нестеровского пейзажа.
Сегодня Никитка впервые звонит самостоятельно. Иван Антоныч стоит рядом поддерживает: вытянул напряженную шею, ест своего дружку глазами. Первый удар – хорошо, звучно. Иван Антоныч успокоился, втянул шею в ворот пиджака. Стоит, слушает. Поплыл звон через современный город Мценск, за облупленные пятиэтажки – на неистощимый чернозем орловских полей. Притихли березовые перелески, стоят не шелохнутся. Присмирели черти под лестницей, того гляди перекрестят поганые рыла. В России живем. Святое с дьявольским сплелось - не разъять.
Люди у обедни стоят, а Иван Антоныч с Ларисой Никитку домой ведут. Сам он может не дойти, задумается где-нибудь в пути. Сейчас учитель музыки придет. Пообедают все вместе – учитель не больно какой сытый – и сядут с Никиткой заниматься, старый да малый. Посыплются звуки из-под Никиткиных рук, знай подбирай. Шустрик. Шортик и Шельмец играют ими под окном. А Никитка про бесенят забыл. Склонил над клавиатурою лохматую голову, слушает каждый звук, точно на колокольне. Солнце вышло из-под облака, радужный зайчик от зеркала лег на крышку фортепьяно. Иван Антоныч с Ларисой тихо хозяйничают на кухне, переглядываются. Стерпелось-слюбилось, медленно, но верно.