Вообще, кому здесь бывать и как себя вести, решала Маринка. Но было одно досадное исключенье. Им стал Олег. Марина не доглядела. На свадьбу в Суздаль позвали (позвала) Ларису со звонарем, а Олега без Риммы. Шельмец, не без основания полагавший, что не Марина его привезла из Парижа, а он ее привез, считал себя вправе судить ейные поступки. «Моралистка чертова», - сказал он своим двоим товарищам. Свадьба игралась летом. Звон в Суздале как всколыхнул нагретый воздух – Иван Антоныч оценил по достоинству. Расписывала брачущихся молодая дама выездным порядком на высоком берегу над речкою. Гости сидели на брикетах соломы, что выплевывает современный комбайн. Пили шампанское, ели пирожки с капустою и прочую снедь. А звон летел – снизу, сверху и со всех сторон. Гости жили три дня в стилизованных избах. Им подавали на длинный тесовый стол нехитрый завтрак. Потом они отправлялись развлекаться: водить хороводы на лугу с так называемым аниматором (затейником), или что, или еще что. Годовщина свадьбы праздновалась там же, но Олег и Лариса со звонарем званы не были. Однако зло уж свершилось. По одному размаху свадьбы Олег почуял: пахнет деньгами – и встрепенулся, как старый боевой конь при звуках трубы. С невероятной легкостью переселился по старой памяти в славный город Железнодорожный. Не к прежней своей жене Ксении, а к подруге ее Татьяне. Ему ведь было всё равно. Даже хорошо, что мценская Римма на свадьбе в Суздале не засветилась.
Татьяна устроила Олега куда-то на свой страх и риск экспедитором. Тот появился в консерваторском доме с большим букетом цветов сразу же по приезде молодых из Суздаля с празднования годовщины свадьбы. Цветы, правда, были с Ларисина участка. Но Маринке уж было от него не отвязаться. Его бурсацкая галантность не давала повода отказать ему от дома. Повадился кувшин по воду ходить. Напрасно трое домашних чертей одергивали его за полы длинноватого джинсового пиджака. Было не справиться. Олег просил билетик на Никитины концерты. Сидел в первом ряду, ел сына глазами и кричал «браво» некогда хорошо поставленным в семинарии голосом. Когда же у Никиты с Маринкою (скорее у Маринки, нежели у Никиты) стал перманентно находиться Свен, Маринка прямо высказала мужу свое недовольство визитами свекра. Никита смутился и не знал, что предпринять. По счастью рядом со Свеном всегда незримо (то есть зримо для одного лишь Никиты) появлялись Огрызко и Оглоед. Они-то и устроили веселую жизнь Олегу, подсевшему на постоянное хорошее угощенье с дорогим вином, предназначавшимся не ему, но Свену.
Дело было так. Олег шел в первый день рождества снежными черно-белыми сумерками по переулку прямехонько к консерваторскому дому. Рядом с ним, толкаясь левым боком о правый Олегов бок, шел такой грязный алкаш, каких здесь, в центре, не увидишь. Олег уступил ему финишную прямую, поотстал, сделал пару шагов в сторону. И тут хоровод из ПЯТИ бесов, хорошо знакомых Олегу - двоих матерых на букву «О», троих молокососов на букву «Ш» - закружился вокруг обоих, Олега и алкаша одновременно, недвусмысленно связав их друг с другом. Алкаш повернул к Олегу свое дикое лицо и возопил: «Сынок! Олежик!» С ужасом Олег прозрел черты, запечатленные на старых семейных фотографиях. «Отец, - сказал он с дрожью в голосе, - какого черта ты здесь делаешь? куда ты, черт тебя возьми, прешься?» - «Как куда? к внуку, к Никитке». - «Повороти вспять, отец. Ты там сто лет не нужен».- «А ты нужен?». И продолжал пилить к подъезду с целой свитой бесей. Тут и метель поднялась, будто не в первый день рождества шел Олег, а вчерашней ночью, облюбованной нечистью для всякого непотребства. Все семеро уж достигли подъезда. Оставалось лишь набрать код домофона. Олег спасовал и подался к себе – не к себе в Железку. Сел в вагон, отдышался. Тьфу ты, черт! алкаш идет по проходу и – прямо к нему, к Олегу. «Отец! отчего ты не во Мценске?» - «Я давно уж живу в Реутове, сынок. А ты отчего не во Мценске?» Олег и сам не знал толком, отчего. Оборотень-отец и впрямь сошел в Реутове. Олег было обрадовался и вдруг заметил: пятеро бесей у него на хвосте. Сидят, звонко барабанят по пустым подтянутым животам. С нами крестная сила! Было ему. Олегу, прилежно учиться в орловской семинарии, а не заниматься рэкетом по ночам. Вот теперь ему здорово за пятьдесят, и волос поредел уже, и голос сел – был поначалу чисто поповский тенор – а всё никак не расхлебается с чертями. Света божьего не взвидишь. В смятенье чувств сошел как некогда в Никольском и вьюжной ночью заспешил ко храму. Нет, огонек не теплится. Обратно на платформу едва доплелся. Дома – не дома Татьяна приняла его за пьяного и не впустила. Сел на ступеньки, плачет. Пустила, сжалилась. А ну. дыхни. Ну ладно, иди ложись. И вьюга улеглась.
Олег однако не заснул. Он усомнился: отец ли то был или бесовское наважденье? Чтоб человек так много пил – так долго жил? Чтоб человек, который не просыхает, знал о триумфах им никогда не виданного внука, знал его весьма недавний адрес? чертовщина. Олег засомневался и засобирался. Еще и первая электричка не пошла, крадучись вышел из дома, неродную прелестницу покидая средь сна. Куда? во Мценск. Не к Римме, нет. Она такая же неродная. К матери. Скорее к отчиму Иван Антонычу. Он единственный, кто удерживает бесей в рамках приличия. Он на них управу знает. На Курском вокзале, порядком подождавши, сел в орловский поезд - и лишь тогда почувствовал себя в относительной безопасности. Во Мценск попал уже в следующей темноте. Овеваемый метелью почище московской, думал: на дачу сейчас не доберусь. К Римме? вцепится, поди. И тут звон, спасительный звон слетел с высоты. Скорей ко храму. Здесь не то, что в Никольском. Здесь всерьез.
Раздавая пинки рассевшимся на ступеньках безвредным чертям, Олег поднялся на колокольню. Господи, как изменился Иван Антоныч за полгода! обвальное старенье. Олег, я молился, чтоб бог мне тебя послал. Идем к отцу Анатолию, тебе звонарем быть. И мотоцикл ты поведешь: у меня колено не гнется. Какие еще права? ни один мент во Мценске тебя не тронет. А с февраля я тебе освобожу материну квартиру. Пошли к батюшке.
Свена в Большом театре оставили – не на первых ролях, но всё же. Марина стала охотно отпускать Никиту во Мценск. Весной родила ему сына, больше похожего на Свена. Но уж Саше этот мальчик точно приходился внуком. Однако Саша по части нянчить была абсолютный нуль, как и сама Марина. Младенца отправили к Ларисе – к семидесятипятилетней Ларисе, вынянчившей много чужих деток. Она, конечно, об обмане не догадывалась, так же как и Никита с Иван Антонычем. Они трое в умиленном настроении приняли дитя. И все пятеро поименованных здесь чертей оказались столь же недалекими. Со всем тщанием занялись воспитаньем маленького Пети – Петра Никитича, как они в простоте его величали.
Фальшивый Никитич оказался на редкость симпатичным. В пять-шесть месяцев уж стало ясно: здоров и удачен. Кто сказал, что дитя рождается от родителей? бог знает, откуда оно приходит. Желанный для ласковой Ларисы, для строгого старика звонаря, для пяти усердных бесов и непростого Никиты, слышащего музыку сфер, ребенок не мог не оправдать ожиданий такой гоп-компании. Он и не обманул. В год с небольшим утащил у Иван Антоныча шматок белой глины – звонарь как раз мазал печку при активном участии бесей. Петруша уселся на весеннем солнышке и слепил очень неплохую мышку. Взрослые дивились. А мышка, чуть только черти отвели людям глаза, ожила и убежала. Соседская кошка, нарушительница границ, съела ее и не почувствовала разницы.
Иван Антоныч стал носить глину с обрыва, где некогда сидели шустрики, свесив копыта над ласточкиными гнездами, любуясь Дафнисом и Хлоей – Никиткой и Маринкой. Старый звонарь месил глину, накрывал мокрым полотенцем и ставил на виду у Петруши. Тот лепил птичек – они, едва просохнув, разлетались и пели по кустам. Лепил колокола, которых еще в глаза не видел. Колокола исчезали, повисали где-то на ели у калитки и тихонько звонили. Лето катилось, бездумное, быстротечное. Иван Антоныч уж вырыл над речкой порядочную пещеру. Непоседливые бесы охотно забирались в нее, перемазавшись сухой глиной. Но однажды Иван Антоныч застал там ангела. Некрупного, ангела-младенца. К белым крылышкам не пристала бурая пыль. Ангел посмотрел на звонаря ангельскими глазами и сказал отнюдь не детскую фразу: «Служи отроку Петру, как служил Никите. Это будет твое послушанье в миру». И растаял – не вовнутрь глиняной пещеры - исчез в трепетный воздух над речкою. Иван Антоныч ничего не сказал Ларисе свет Николавне – но втайне ждал от Петруши новых чудес.