А, вот тут какой-то материал отснят уже в катастрофический период Гришиной жизни. Он работает в банке, его туда поспешили устроить на хорошие деньги. Глядь, Гришины товарищи-физики начинают один за другим уезжать за границу. Спохватившись, жена пытается переиграть ситуацию назад, но поздно - у Гриши развилась нервная болезнь, которая уже заметна пристальному глазу и скоро будет видна за версту. Он идет из банка домой зимними сумерками и громко воет на луну, пока никто не слышит. Оборачивается - за ним идет человек. Нехорошо получилось. А настоящие собаки кусают Гришу при всяком удобном случае, чуя его слабость. Летом идет он из раскаленного контейнера - почему контейнера? - да ладно, из контейнера, и всё тут. Проходит под своим балконом, глядя на рубашки своих детей, как строй перелетных птиц вытянувшиеся на веревке. Проговаривает про себя свою жалобу:
В знойном Сенегале в плен враги меня забрали
И отправили сюда - за море синее.
И тоскую я вдали от родной своей земли
На плантациях Виргинии, Виргинии…
О, я так устал, я так устал,
Мой прекрасный, мой далекий Сенегал!
Враги – это так, какие-то парки, прядущие нить Гришиной судьбы. А свои - драгоценные. Всё вечно меняется в Гришиной жизни, и всё не по его воле. Одно лишь остается неизменным - радостная жертвенность. В его удивительно теплой философской системе так и положено – чем располагаешь, тем и жертвуешь: призваньем, талантом, тонкой своей культурой. Кто захочет душу свою сберечь, тот ее потеряет. Что не отдал, то пропало, а что отдал, то твое. Хотяе быть первым да будет всем слугой. Вроде бы всё верно. Но эта удивительная ситуация брака, когда двое в комнате, и никто их не слышит, кроме Бога! Уж коли один из них человек бессовестный - тогда он не остановится, пока не отнимет у другого и право быть самим собой, и самый воздух. Играем Стриндберга.
Все же у Гриши есть свои тайные страстишки. Вот он один дома, жены с детьми нет. Включает «свою» музыку, быстро берет лист бумаги, макает перо в тушь, и кудрявый рисунок - Господи, как хорош - бежит из-под пера. Ненадолго счастливо забывается. Звонят, Гриша поспешно выключает приемник, а рисунок второпях смазывает, убирая не просохшим. Ой, смазываются линии на его руке, лучше не глядеть, какие. Линия судьбы - точно, а то и еще того хуже. До скольких же лет ему хватит сил нести бремя своей всеобъемлющей доброты?
Обожаемая жена Надежда – давний «бегунок». Еще в первой половине 80-х мать двоих детей, осечки не дает, выражаясь языком почтовых ящиков. Отметилась с утра в учреждении. Не табель перевесила, а просто заглянула в кабинет начальника. Ей как дочери известного в этой среде человека достаточно. И весь день по универмагам. Вместе с такими же длинноногими сметает с прилавка всё, что сегодня из милости «выбросили». У Надюши ежедневный устоявшийся маршрут. Хватает все импортное из одежды и косметики. Прячет, как белка, потом забывает где. Ошивается по «березкам» с подаренными отцом сертификатами. Это такие советские заменители валюты, а «березки» - специальные магазины, принимающие их и только их. Там, глядишь, в перестроечные времена Надюша уже «многодетная», с потребительскими привилегиями. Носится не как все с «визиткой» - магазинным удостовереньем москвича - а со спецталонами по «распродажам». Перезванивается с подругами - такими же почтенными молодыми матронами. Что-то продает, что-то обменивает. С высокомерной интонацией всерьез обсуждает, на какие товары талоны выдаются только матерям четверых детей. Она еще не дотягивает. Детей бескорыстно нянчит одинокая, немногословная Гришина тетка, рано выгнанная на пенсию и панически боящаяся своих четырех стен. Ездит каждый день, как на работу. Ездит и по сей день, двадцать лет ездит, уж Гриши не стало. Ведет хозяйство. Простодушно удивляется на окна, открывающиеся как-то не в той плоскости, посудомоечную машину и чудеса сантехники.
Пока еще дети идут подряд, Надюше хватает невинных покупательских развлечений. Но впереди взрыв почище атомного. Надюша всё хорошеет впрок, а Гриша всё тает. Жена не дает ему поболеть, время - деньги. Надо всё куда-то ехать по новым семейным торговым делам. А он, как на грех, никак не может вылезти из болезни. Ему не хватает кислорода творчества, это серьезно. Коварное постсоветское государство затаилось аки лев перед прыжком. Вот ужо будет всем этим доверчивым многодетным, разинувшим рот на щедрые льготы. Но Надюша принадлежит к клану, а у клана всё схвачено. Не мытьем, так катаньем, где наша не пропадала. Не боится ни Бога ни черта. Лев прыгнул, перестройка кончилась, жизнь еще раз переменилась, и Надюша сейчас бегает по рынкам, придерживая покрепче сумку. Только этих впечатлений ей теперь мало.
Глашенька, пустошь Ивашево -
Треть состояния нашего.
Не продавай ее, ангельчик мой,
Выдай обратно задаток…
Слезы, нервический хохот, припадок.
«Я задолжала - и срок за спиной…»
Глаша, не плачь! Я – хозяин плохой.
Делай что хочешь со мной.
Сердце мое, исходящее кровью,
Всевыносящей любовью
Полно, друг мой!
Глаша! Волнует и мучит
Чувство ревнивое душу мою.
Этот учитель, что Петиньку учит…
«Так! Муженька узнаю!
О, если б знал ты, как зол ты и гадок».
Слезы, нервический хохот, припадок.
Знаю, прости! Я - ревнивец большой.
Делай что хочешь со мной.
Сердце мое, исходящее кровью,
Всевыносящей любовью
Полно, друг мой!
Глаша! Как часто ты нынче гуляешь.
Ты хоть сегодня останься со мной.
Много скопилось работы – ты знаешь!
Чтоб одолеть ее, нужен покой.
Слезы, нервический хохот, припадок.
Глаша, иди! Я - безумец, я гадок,
Я – эгоист бессердечный и злой.
Делай что хочешь со мной.
Сердце мое, исходящее кровью,
Всевыносящей любовью
Полно, друг мой!
В общем, волки и овцы. Кстати об овцах. Родители Гриши честно влачат свою инженерную старость. Ходят по привычке на работу от звонка до звонка. Сидят в опустевшем, почти не отапливаемом разваливающемся здании-стекляшке. Придумывают себе занятия с завидной изобретательностью. Сухие, отрешенные, не привыкшие роптать. Дома смотрят телевизор за ужином и идут спать - ненадолго. По привычке недосыпать, укоренившейся с советских времен. Гриша их подкармливает тайком. С величайшими муками отселил от них сестрицу Настеньку, но это уже не помогло. Настенька окончательно озлилась в своем стародевичестве, что не мешает ей заниматься приютами для бездомных собак, траволечением знакомых обоего пола и… антропософией. А Гришина бабушка обманула все мои ожиданья и оказалась долгожительницей. Ей хватило семи лет перед революцией, из них даже три года было военных, чтобы вобрать в себя счастье достойной жизни большой дружной семьи. Она прожила на таком запасе до нового тысячелетья и даже смогла порядочно уделить своему крестнику Грише. Во всяком случае, эту неспособность ненавидеть кого-либо. Всё радовалась в своих беспросветных заботах неведомо чему, пока рак не свистнул, и теперь ее позднее, безнадежное, дорогое леченье тянет тот же Гриша. Четыре возраста собрались близ него - трое детей, жена да сестрица Настенька, родители плюс кроткая тетка, еще рано отошедшие от дел тесть с тещей и, наконец, красавица бабушка. Каждый повесил на его тонкую интеллигентскую шею по камешку - кто легонький, кто вовсе булыжник. Но Гриша зрит лишь четыре времени года - так устроены у него глаза. Се весна, се лето, се осень, се зима. Танцуют вкруг него под музыку Вивальди, Вивальди, Вивальди. И он улыбается обезоруживающей улыбкой.
Так свершалось «Путешествие в страну Востока». Кто вел – неизвестно. Был некто, молчаливо всем служивший. Он исчез на какой-то стоянке, будто рыбак из лодки ночью выпрыгнул, оставив другим запас пресной воды. И всем стало ясно, что он-то и вел. Нет, Гришины родные так и не въехали. Лично у меня нет никаких сомнений – на нем всё держалось не только в семье. Понимаете, после его смерти резко упал среднестатистический показатель альтруизма на душу населения. Ровно шлюз отворили.