Теперь она плакала молча, упав на мягкую, нежную землю, все еще не разжимая кулаков. Трава была мокрой и колола ей лицо, когда она прижалась к земле. Ганна ощущала жирную глину, чувствовала песок во рту и на щеках и приветствовала это. Она приветствовала острую боль от камней под ней, царапавших ей колени и руки. Она чувствовала, что делала то, что и женщины древнего Израиля и даже индейские женщины, бившие себя в грудь и вырывавшие на голове волосы, сидевшие во власянице и на углях… делавшие все что угодно, только бы отвести свои мысли от острой боли, разрывающей сердце и душу.
Когда рыдания совсем поглотили ее, она почувствовала руки на своих плечах и вздрогнула.
— Оставьте меня! — закричала она.
— Нет, Ганна… мисс Макгайр… разрешите мне помочь вам. Я понимаю, что ваши чувства…
Ганна вырвалась, отталкивая руки Крида.
— Вы ничего не знаете, что я чувствую! Он был всем, что у меня было, а теперь он ушел.
Крид присел рядом с ней. Его глаза были неразличимы в темноте, но голос был ласковым.
— Нет, я знаю, что вы чувствуете. И я знаю, боль со временем притупится, даже если она не уйдет никогда.
Тяжелые волосы вырвались из заколок, поддерживавших их, и упали локонами вокруг лица. Ганна, не соглашаясь, бормотала:
— Нет, не пройдет.
— Да, обязательно, Ганна. Поверьте мне.
Это заставило ее рассмеяться резким, гортанным голосом, который так не совпадал с се нежной натурой.
— Поверить вам, мистер Браттон? Что за глупости вы говорите? Неужели вы думаете, я поверю человеку, выказывающему только нетерпимость и неприязнь ко мне и несчастным детям? Почему, Бога ради, я должна верить вам?
Крид не отреагировал на ее топ. Он пожал плечами и сказал:
— Потому что у вас очень маленький выбор на этот счет и потому что вы знаете, что я прав.
— Вы серьезно? Я действительно знаю, что вы правы, мистер Браттон? — Ганна сидела, прижав голову к коленям, рассматривая его при ярком лунном свете. — Удивительно. Мне даже самой интересно, знаю ли я, что хорошо, а что нет.
Крид потянулся и провел кончиками пальцев по ее щеке.
— Вы знаете, что верно, Ганна. Вы знаете.
Она так яростно закачала головой, что своими локонами неожиданно хлестнула его по лицу.
— Нет, я не думаю так. Я стараюсь — я действительно стараюсь, — но сомнения просто преследуют меня и заставляют задуматься, могла ли я когда-нибудь отличать хорошее от плохого. Вам надо было познакомиться с Джошуа Макгайром. Он был такой сильный, такой преданный, а я всегда была слабой. Я даже сейчас не могу сосчитать, сколько раз он поддерживал меня, чтобы указать верный путь…
— Подумайте, — нетерпеливо перебил ее Крид, — перестаньте терзать себя. Если вы хотите носить короткие волосы, власяницу и пепел останков, — отлично, но в конце концов делайте это разумно.
— Я так полагаю, вы знаете, что такое благоразумие? — вспылила Ганна. — Полагаю, вам знакома цена покаяния?
— Не будь лицемеркой, — резко сказал он. — Человек никогда не был до конца совершенным, Ганна. Зачем вы караете себя только за то, что вы человек?
— Зачем я… ооо! Вы просто не знаете, что по этому поводу говорит Библия, мистер Браттон!
— Может, и нет, но я твердо знаю закон Жизни, Ганна Макгайр. И я знаю, что если вы не перестанете заниматься самобичеванием, не избавитесь от этого, вы не выживете.
Он поймал ее за плечи, когда она собралась встать, и грубо встряхнул. Одеяло упало с нее.
— Ну, остановитесь на минуту и подумайте, что вы делаете с собой. Можете ли вы честно сказать, что ваш отец хотел, чтобы вы были несчастной?
— С его смертью все остальное уже ничего не значит, мистер Браттон.
— Да, верно. Вы упрекаете себя, за то, что не умерли, я прав?
Ошеломленная, Ганна огромными глазами уставилась на него.
— Ну… да, тан оно и есть. Откуда вы это знаете?
— Тогда перестаньте. Ваш отец не хотел бы этого, — ответил Крид, не обращая внимания на ее вопрос, и взял ее за локти. — Плачьте, если хотите, Ганна, но разумно, — пробормотал он, притягивая ее к себе. — Надо плакать и горевать, но в разумных пределах.
Ганна снова заплакала и положила голову ему на грудь. В этот момент Крид подумал, что дал ей совет, исходящий из его собственного опыта. Он прекрасно понимал ее чувства — сначала тоску, потом обиду и озлобленность. Ведь он уже пережил все это. Горечь поглотила всю его душу, сделав из него такого человека, каким он стал, — без единой цели. Имея такую горечь в душе, эта нежная женщина-ребенок никогда не станет сильной: горечь поглотит ее всю. А по определенным причинам ему совершенно не хотелось, чтобы это произошло. Она взывала к его защитным инстинктам — инстинктам, которые, он думал, давно умерли. Да некоторые из них были и не совсем защитными…