— А свиней, когда вырастишь, сам на базаре продаешь? — спросил Беспалов.
— Да ты что? Кто же меня на базар пустит? — удивился Николай. — Все базары уже давно хачикам принадлежат.
— Каким хачикам?
— Тем, которые с Кавказа приехали. Не хотят там воевать, а, может, уже навоевались.
— Чеченцы, что ли?
— А кто их поймет? — пожал плечами Николай. — Для меня они все одинаковы. Что чеченцы, что грузины с азербайджанцами. У всех свои государства есть, а лезут почему-то к нам.
— А я-то думал, что у нас тут все налаживается, — разочарованно протянул Беспалов. — К всеобщему счастью идем.
— Счастье — это то, о чем человек мечтает, — философски заметил Николай. — А сейчас нам и мечтать не дают. Выживать надо.
— Выживем, Коля. И с хачиками разберемся. — У Беспалова вдруг напряглись кулаки и заходили желваки на скулах. — Нам ведь с этой земли бежать некуда. Другой у нас просто нет. И счастье наше для нас никто не построит. За все надо самим бороться. Нам с тобой и вот им — тоже, — Беспалов кивнул на притихших ребятишек. — Иначе пропадем.
— Да как же бороться? — Николай даже передернулся от негодования. — Кругом все продано. Милиция защищает только их. Суды и прокуратура — тоже. За простого человека в России заступиться некому. Мы на своей земле — рабы, не больше.
— Тут ты не прав, — заметил Беспалов. — С человеком поступают так, как он это позволяет. В любой ситуации нельзя терять своего достоинства. Как только потеряешь его, сразу становишься никем. С тобой даже последнее ничтожество перестает считаться. А пока достоинство при тебе — ты человек.
Настя вдруг приподнялась на стуле и, посмотрев в окно, сказала:
— Опять эти ведьмы идут. Вчера кое-как от них отвязалась, а они не унимаются.
— Кто не унимается? — спросил Беспалов.
— Две бабы какие-то. Все в церковь свою сватают.
— В какую церковь?
— То ли иеговисты, то ли еще кто-то. Называют себя христианами. А недавно «белое братство» приезжало. Человек двадцать. Строевой колонной по нашей улице прошли, все в белом. Ребятишки за ними до околицы бежали.
У Беспалова снова заходили желваки на скулах. Он осторожно поднялся из-за стола, молча взял тросточку и направился к двери.
— Ты куда? — испуганно спросила сестра.
— С христианками побеседую. Вы тут посидите, я мигом.
Женщины были ухоженными, хорошо одетыми и выглядели интеллигентно. Увидев Беспалова, по-хозяйски открыли калитку и устремились к нему. Он остановился посреди ограды, поджидая, когда они подойдут. Потом спросил:
— Чем могу служить?
— Мы хотим вам дать литературу, — сказала одна, цыганистого вида. На ней было тонкое, цветастое платье с открытым декольте, наполовину обнажавшем полные груди. — Почитайте наши книжки и приходите на собрание. Мы его в клубе проводить будем.
— Вы сами-то откуда? — спросил Беспалов.
— Из города.
— А книжки зачем привозите и людей в клуб собираете?
— Чтобы в правильной вере укрепить. Человеку без веры нельзя, — сказала все та же цыганистого вида.
— У нас церковь есть, — сказал Беспалов. — Люди в нее ходят. Они себе веру тысячу лет назад выбрали.
— Та вера не настоящая. Ведь не зря на попов гонение было. Мы хотим в настоящей вере укрепить.
— А ну-ка повернись ко мне спиной, — попросил Беспалов.
— Зачем? — удивилась чернявая.
— Со спины на тебя посмотреть хочу. Может, у тебя там крылышки выросли?
— Какие еще крылышки? — чернявая улыбнулась полными, накрашенными губами и, подняв руку и пританцовывая, картинно, по-театральному, начала поворачиваться.
Беспалов не стал ждать, когда она окончательно повернется, а с размаху, с оттяжкой стеганул ее тросточкой по выпирающей ягодице. Чернявая взвизгнула так, что у него зазвенели перепонки.
— Чтоб духу твоего тут не было, ведьма клыкастая, — крикнул он, снова замахиваясь тросточкой. Но ударить еще раз ему не удалось. Иеговисток словно ветром сдуло из ограды. Беспалов увидел только пыль на улице, стелющуюся из-под их каблуков. В дом он вошел разгоряченный, с раскрасневшимся лицом.
— Зря ты их так, — жалостливо сказала Настя. — Женщины ведь.
— Ничего не зря, — поддержал свояка Николай. — Нечего им тут делать. Я видел их книжечки. Там написано: «Издано в Сан-Франциско». Вот пусть в Сан-Франциско их и читают.
Беспалов сел за стол, размял правую ладонь и спросил: