Но становиться грабителем ему все равно не хотелось. Даже во имя справедливости. Не исключено, что такие сомнения мучили и самих ребят. Не зря же окончательное решение они оставили за ним.
Беспалову хотелось своими глазами посмотреть на городскую жизнь и, может быть, увидеть тех, кто управляет этой жизнью. Побывать на ипподроме и стадионе, зайти в банк, постараться заглянуть в его двор, обойти соседние улицы и переулки. Как говорят военные, сделать рекогносцировку. Но начать обход он решил с местного рынка, с торговли мясом. Случай в деревне не давал ему покоя.
Главный рынок находился в старой части города, состоявшей из деревянных одно — и двухэтажных домов, построенных еще в конце XIX и начале ХХ века. Их окружали высокие, посеревшие от времени деревянные заборы, за которыми находились ветхие дворовые постройки и отхожие места. В ежедневном быте горожан здесь ничего не изменилось за последние полтора века. Это резко контрастировало с тем, что Беспалов видел на Северном Кавказе. Там горцы жили в основном в добротных двухэтажных каменных особняках.
Рынок делился на две части. Главной из них было капитальное двухэтажное здание с высокими наружными ступенями, в котором торговали мясом. И окружавшие его со всех сторон палатки и лотки уличных торговцев. Совсем как на восточных базарах.
Беспалов появился здесь слишком рано, торговцы в палатках только раскладывали свой товар. Его в огромных ящиках на специальных тележках подвозили местные кули. Фигура одного из них показалась ему до боли знакомой.
— Максим! — не удержавшись, окликнул Беспалов.
Базарный грузчик оглянулся, и Беспалов, увидев его лицо, вздрогнул. Это был Биденко. Оба не ожидали встретиться именно здесь.
— Вы что тут делаете? — спросил Беспалов, хотя и без вопросов было ясно, чем занимается боевой сержант бывшей Советской армии.
— Вот этим и занимаюсь, — сказал Биденко, явно смутившись. — Другой работы в нашем городе я так и не нашел. Да ее и нету.
Беспалов вспомнил, как под огнем душманов тащил на себе сержанта с горы, как щелкали пули, ударяясь о камни, и Биденко просил бросить его и спасаться самому. Гимнастерка на спине Беспалова взмокла от крови, сочившейся из раны Биденко, и прилипала к коже, словно лейкопластырь. Кожа в этом месте нестерпимо чесалась, ему хотелось сбросить гимнастерку и досуха вытереть чесавшееся место, но он бежал, думая только о том, как бы не упасть и добраться до скалы. А, укрывшись за скалой и сделав Биденко противошоковый укол, он забыл и о гимнастерке, и о своей коже. Биденко был без единой кровинки в лице, его сухие почерневшие губы не шевелились, и Беспалову показалось, что сержант умер. Ему захотелось закричать от бессилия, но в это время Биденко открыл глаза и, с трудом разлепив губы, шепотом спросил:
— Где мы?..
Неужели сержанту нужно было пройти сквозь этот ад только для того, чтобы потом работать на базаре грузчиком? И вдруг он увидел, как из-за палаток вышел и направился вдоль торгового ряда упитанный, лоснящийся парень в черных, ниспадающих на лакированные туфли брюках. Его сопровождали два высоченных амбала. Биденко, тоже увидев его, съежился и, толкнув тележку, сказал:
— Извините, но мне пора.
— Кто это? — спросил Беспалов, хотя с первого взгляда узнал упитанного.
— Вахтанг Гусейнов, хозяин рынка, — ответил Биденко. — Вы что, его знаете?
— Видел однажды, — сказал Беспалов. — Он с дружками приезжал в деревню, где живет моя сестра.
— Лучше бы его не видеть, — произнес Биденко.
— А у меня такое предчувствие, что я ним еще встречусь, — сказал Беспалов. — Чего он здесь ходит?
— Очевидно, кто-то не поделился с ним выручкой.
— Все товары принадлежат ему? — спросил Беспалов.
— Товары принадлежат челнокам. Он их крышует и берет за это деньги.
— А его кто крышует?
— Милиция.
— Теперь все понятно, — сказал Беспалов. — Занимайтесь своими делами. Я пришел сюда посмотреть на местную жизнь. Надо же знать, чем живет народ. За войну совсем отвык от этого.
Биденко, развернув тележку, торопливо покатил ее дальше, а Беспалов осторожно направился за Гусейновым. Торговцы и грузчики подобострастно расступались перед ним, освобождая дорогу. В их безропотной услужливости было что-то рабское, невольно задевающее душу. В советских букварях первой фразой, которую учились писать дети, было: «Мы не рабы, рабы не мы». А здесь вдруг все сразу, забыв, кем были еще совсем недавно, потеряли человеческое достоинство. Причиной всему, конечно, страх. Неужели они боятся телохранителей Гусейнова, кстати сказать, наверняка русских парней, может быть, даже тоже побывавших в Афганистане и на Кавказе? Но, скорее всего, страшны были не телохранители, а само положение торговцев. Выгони их с рынка, — и им останется просить милостыню или помирать с голода. Никакой другой работы в городе нет.