Когда он открыл глаза, увидел перед собой белый потолок, свет из окна и соседнюю койку, на которой, не двигаясь, лежал забинтованный человек. Потом раздался дробный стук каблучков по полу, и над ним склонилась красивая девушка в белой шапочке с вышитым красным крестом.
— Лежите, — сказала она. — Не говорите и ни о чем не думайте. Разговаривать будем завтра.
Беспалов понял, что он находится в госпитале, причем не полевом, а стационарном. Значит, его подобрали и вывезли с перевала туда, где нет войны.
— Где я? — спросил Беспалов.
— В Ростове.
— А что с ребятами? — снова спросил Беспалов.
— С какими ребятами? — не поняла сестра.
— С моими.
— Этого я не знаю, — ответила сестра и добавила: — Лежите и не разговаривайте. Вам это сейчас вредно.
Беспалов закрыл глаза и тут же провалился в небытие. В госпитале он пролежал два месяца. Его комиссовали по состоянию здоровья. Хотя слово «комиссовали» не соответствовало тому значению, которое ему придавали в Советской армии. Раньше оно предполагало какие-то социальные гарантии, а сейчас его просто выперли из армии без всяких средств к существованию. Он долго стоял на крыльце госпиталя, думая, куда идти.
Первым желанием было поехать к Наде. Он постоянно вспоминал о ней, особенно когда пошел на поправку. Она снилась ему не только ночью, но и днем — стройная, гибкая, с большими золотистыми глазами и тонкими руками, обнимающими его за шею. Он даже ощущал на своей подушке запах ее волос и здорового, чистого женского тела, как это было в те минуты, когда она оставалась с ним. И от этого ощущения ему хотелось скорее вскочить на ноги и бежать к Наде, к ее необыкновенному теплу, к ее горячим губам. Но Беспалов тут же поймал себя на том, что в таком состоянии он не может предстать перед ее глазами. После осколочного ранения в живот и нескольких операций он еле передвигался с палочкой в руке. К тому же ему не на что было жить. А Надя и без него едва сводила концы с концами. Одиноко постояв и беспомощно поозиравшись на крыльце госпиталя, он вышел за его ворота и направился на вокзал покупать билет до поселка, в котором жила его сестра. Единственный человек, который мог его приютить, пока он не поправится окончательно.
Беспалов не узнал деревню сестры, еще два года назад казавшуюся ему островком незыблемого благополучия. На самой ее окраине вместо животноводческого комплекса, на котором трудилась половина сельчан, стояли покосившиеся скелеты бывших коровников и телятников. От силосных башен, походивших на блестящие зачехленные ракеты, остались только воронки, заполненные зеленой, протухшей водой. Окна и двери детского сада, стоявшего посреди села, были забиты почерневшими досками. Он словно снова очутился в чеченском селении, которое только что удалось отбить у боевиков.
Притихший и оробевший, Беспалов осторожно отворил калитку и увидел в дверях дома сестру. Она стояла с ведром в руках и растерянно смотрела на него. Потом торопливо опустила ведро и, раскинув руки, кинулась к калитке.
— Алешенька, ты жив? — сестра соскочила с крыльца, прижалась к нему и погладила ладонью по спине.
Он поцеловал ее в голову и тихо произнес:
— Жив, Настенька, жив.
— Пойдем в дом, — заторопилась сестра. — Ты, поди, есть хочешь? Ведь с дороги.
И только тут заметила в его руках тросточку. Она отстранилась от него на вытянутые руки, осмотрела с ног до головы и, не скрывая тревоги, спросила:
— Что с тобой?
— Пустяки, — улыбнулся Беспалов, но сестра не поверила ему, сокрушенно покачав головой. — Николай дома?
— Уехал с ребятишками на рыбалку, — сказала она и повторила: — Пойдем в дом.
В доме было прохладно и чисто. Большой стол в гостиной застелен светлой вышитой скатертью, на диване лежали две маленькие, тоже вышитые подушки. Беспалов повернулся, не зная куда сесть. Сестра показала рукой на диван. Он поставил тросточку к стене и осторожно сел.
— Что с тобой? — снова спросила сестра.