Сегодня утром звезды пели вместе, и все сыны и дочери Господни кричали от радости. (Бурные аплодисменты.)
Меня спрашивают: «Преподобный Фримен, почему Вселенная так огромна?» Да, она велика, как вы знаете, куда больше, чем ученые, которые кичатся великим знанием, предполагали еще пятьдесят или шестьдесят лет назад. И как вы думаете, почему она такова? Если, как недвусмысленно говорит Писание, Человек есть венец творения, зачем Господь сотворил мир столь огромным, что ученые даже не могут увидеть его край, какие бы ни были хорошие у них телескопы?
Когда я был мальчиком, я любил сидеть летним вечером у сарая и смотреть на Звезды. И я считал их тогда тем, что они и есть: сияющими следами Всемогущего. И вы спросите меня, почему они так далеко друг от друга? И я отвечу: потому что Он знает надменность тех, кто пытается украсть Его тайны и разложить их на числа и теоремы. И я говорю вам, что размеры Вселенной и огромные пространства между звездами и галактиками, которые есть огромные звездные острова, суть живые символы Его реальности и мягкое напоминание нам о расстоянии между нами и Им.
Есть сейчас люди, которые стали говорить, что голоса, шепчущие с небес в эти большие правительственные телескопы, - голоса дьяволов. Я об этом не знаю. Я не вижу ничего, что подтвердило бы эту концепцию. В конце концов, небеса принадлежат Богу, так что я бы скорее предположил голоса ангелов. (Смех в зале.)
Вероятно, те, кого мы слышим, окажутся очень похожими на нас. Нет ничего в Писании, что ограничивает Бога единственным творением. Так что я говорю вам, братья и сестры, не имейте страхов перед тем, что могут узнать в Вашингтоне ученые, не волнуйтесь из-за их теорий. Они любуются на работу Всемогущего, но взгляд их ограничен их телескопами. Мы же имеем куда лучший прибор, и это - наша вера.
Выдержки из проповеди прп. Бобби Фримена на воскресном телевизионном богослужении (полный текст можно получить бесплатно в Американском христианском союзе).
Глава девятая
Кардинал Джордж Джесперсон пришел к должности епископа как консерватор в бурные времена. Он заработал себе репутацию сильного и открытого приверженца Ватикана и «старой» церкви. Его выступления по животрепещущим вопросам целомудрия священнослужителей, противозачаточных средств и роли женщин всегда звучали блестяще и не остались незамеченными в Риме. Главный шанс представился ему в борьбе с Петером Леезенбаргером, немецким теологом-реформистом, по вопросу об авторитете священноначалия. Леезенбергер утверждал примат личной совести над вековой мудростью церкви. А его расходящийся как пожар бестселлер «На камне сем» грозил вызвать вторую революцию среди верных католиков Америки.
Ортодоксальные церковники настаивали, что книга должна быть формально предана проклятию, но папа рассудил мудрее, по мысли кардинала Петерсена, указав, что его одобрения книга не получила. И кардинал, тщательно избегая любого упоминания о «На камне сем», подкрепил папское решение рядом хорошо обоснованных статей, которые подхватила даже та католическая пресса, что традиционно была Ватикану враждебна. Леезенбаргер ответил в столбцах «Нейшнл католик рипортер», ставшей после этого ареной бортовых залпов обоих участников. В результате Джесперсон вышел безусловным победителем в глазах всех, кроме самых пристрастных наблюдателей. Он был объявлен несомненным наследником Джона Генри Ньюмена, в то время как Леезенбаргеру была отведена роль неудачника Кингсли.
В отличие от других американских кардиналов, занятых собственным выживанием в век падения доходов и влияния, Джесперсон рано понял, что способ защиты истинной веры в Соединенных Штатах никакого отношения не имеет к долговременным ссудам, экономии или заманиванию верных гитарами и подложной теологией Ватикана II. Он занял наступательную позицию.
- Мы - свидетели о Христе, - сказал он совету священников. - У нас есть Новый Завет, мы поддерживаем сильные семейные связи, Бог у нас на наших алтарях. Вопросы, разделяющие нас, не просты, но это все же вопросы средств, а не целей.
Наверное, он был лучшим психологом, чем любое облеченное властью лицо Ватикана: их он раздражал умением сочувственно слушать тех, кто с ним не соглашался.
И таким образом он в удивительной степени сумел размыть либеральное движение в американской церкви. Многим его лидерам он и тогда, и потом казался их самым сильным союзником.
Но в эту пятницу вечером, когда сообщения из Годдарда еще звенели по всей стране, перед ним встала новая проблема. И потому он собрал свой причт, Дюпре, Кркса и Барнега-та, и удалился с ними в свое святилище.
- Джентльмены, - сказал ол, опускаясь в мягкое кожаное кресло, - нам надо обдумать, что происходит. И надо подготовить наших людей, чтобы они не испытали слишком сильного потрясения. Насколько я понимаю, грядет серьезное испытание веры. Совершенно не похожее на все, что было на нашей памяти. Во-первых, мы должны обдумать, в чем состоят опасности; во-вторых, какой реакции мы можем ожидать от нашей паствы; и в-третьих, какую позицию должны мы занять, чтобы ограничить вред.
Филипп Дюпре был существенно старше всех присутствующих. Он служил кардиналу пробным камнем, неизбежным автором провокационных комментариев, которые изменяли угол зрения на конкретный вопрос. Не отличаясь творческими способностями, он обладал хорошим слухом на чушь, от кого бы она ни исходила, даже от кардинала.
- Здесь нет проблемы, - мог сказать он, - разве что наша реакция ее создает.
Сегодня он слушал молча, пока излагались вопросы, потом глянул на Кокса и воспринял его молчаливый жест как приглашение говорить.
- Мне кажется, ты переоцениваешь вопрос, Джордж, - сказал он. - Я не вижу реальной связи между этим делом в Годдарде и нами.
Джек Кокс чиркнул длинной деревянной спичкой и разжег трубку. Он был бухгалтером-контролером, благоразумным инвестором, но притом человеком, который, по мнению кардинала, рассматривал спасение души как последовательность операций по вкладу.
- Фил прав, - сказал он. - И все же, в зависимости от занятой нами позиции, могут возникнуть неудобные вопросы.
- Например? - спросил Дюпре с искренним недоумением.
Ли Барнегат, пожилой мужчина, чьи безмятежные голубые глаза скрывали первоклассного администратора и переговорщика, снял орденскую цепь и положил ее на подлокотник.
- Есть ли душа у инопланетян?
Хмурое лицо Дюпре медленно расплылось в улыбке.
- Не все ли нам равно?
- Если мы по-прежнему принимаем Аквината, - сказал Кокс, - то способность абстрагироваться от материи, способность мыслить непреложно определяется как бессмертная душа.
- А насколько приложимо учение Христа, - спросил кардинал, - к существам, не рожденным от Адама?
- Брось, Джордж, - возразил Дюпре. - Мы больше не привязаны к Эдему. Пусть на эту тему волнуются библейские фанатики.
- Хотелось бы, - сказал Джесперсон. - Но я думаю, у нас тоже полно уязвимых мест. - Несмотря на свои полета, кардинал выглядел так же молодо и свежо, как в годы семинарии. - Вы видели картинки из передачи? Одна из них очень отличается от других.
Барнегат кивнул.
- Ты про ту, где что-то вроде картины Дали. Обычное безмятежное спокойствие кардинала стало поверхностным. Он явно был взволнован.
- Да. Есть предположение, что это - автопортрет, В любом случае я рад видеть, что вас это не шокировало. Надеюсь, что люди, которые придут в воскресенье в собор, разделят ваше спокойствие.
- А почему нет? - спросил Дюпре.
- Человек создан по образу и подобию Бога. Хотя есть причины усомниться в этой простой истине, если посмотреть на современную уличную публику. Но таково учение, неколебимое и вечное. И что же нам сказать об этих существах, которые, как напомнил нам Джек, сами должны обладать бессмертной душой?