Ёран Тунстрём
Ёран Тунстрём (1937–2000) — самая яркая фигура в шведской литературе последних десятилетий.
После его романов «Сияние» и «Рождественская оратория» издательство «Текст» вновь обращается к творчеству этого автора.
«Послание из пустыни» — роман о юности Иисуса Христа, времени, когда он только начинает ощущать в себе великое предназначение.
Книга издана при поддержке Шведского Института.
«Послание из пустыни» — шедевр, по прочтении которого становишься другим человеком. Этот роман обращается к самым потаенным уголкам нашей души.
ПОСЛАНИЕ ИЗ ПУСТЫНИ
Я в пустыне.
Ночь напролет я стучусь в тонкую перегородку, отделяющую меня от божественного. С той стороны вроде бы доносится ответ, но стоит мне прекратить стук, как там тоже воцаряется тишина.
Действие и бездействие. Сон и явь. По моему обращенному к небу липу струится звездный свет.
Когда-то оно было обращено книзу.
Я был еще дитем. Однажды, играя подле запретного колодезя, я углядел в самой его глубине белых рыбок. Никто мне не верил. «Не болтай глупостей, — отмахивались все. — Этот колодезь питается подземными водами». Но в одно прекрасное утро я проснулся ни свет ни заря и потихоньку выбрался наружу. Из молочного сумрака выплыл водочерпий со своими буйволами, который пришел запасти нам воды. «Там внизу рыбки», — сказал я. Он долго не сводил с меня пристального взгляда и только потом кивнул. «Достань хоть одну! А то мне не верят». Водочерпий улыбнулся и покачал головой: «Они никогда не попадают в мех». — «Тогда спусти в колодезь меня», — попросил я. Он снова покачал седовласой главой: опасно. «Ты можешь завязать меня в мехе. Тогда я точно не вывалюсь». И водочерпий послушался. Он посадил меня с поджатыми ногами в кожаный мех и накрепко завязал его, и буйвол стал неторопливо опускать мех вниз.
Колодезь был глубокий, в сто локтей. Летом вода из него была ледяная, а зимой — теплая. Так распорядился Господь.
Мех мягко покачивался от стенки к стенке. Скоро я перестал различать звезды вверху. Вокруг стояли мрак и тишина, в гулком пространстве раздавалось лишь биение моего сердца. Бум, бум, бум. Я был один в недрах земли, один в целом свете. Может быть, водочерпий уже накрыл колодезь крышкой, запечатал меня в нем, ушел, состарился и умер? Может быть, ветер шелестит уже другими деревами, веет в других городах, у других берегов?.. Бум, бум, бум — стучало сердце.
Наконец я добрался до воды, к которой давно стремился. Я выпростал руку из меха, опустил ее в воду, и туда тотчас заплыла рыбешка — ослепительно сиявшая во тьме серебристо-белая рыбешка. «Поймал, поймал!» — закричал я, и голос мой вознесся ввысь, как возносятся ввысь искры от костра…
И земля, оказывается, не обезлюдела. На поверхности кто-то остался, и этот кто-то услышал меня, между нами была связь.
Вскоре у меня над головой начал все яснее очерчиваться световой круг — небо словно озарила комета. В мире занимался рассвет. Меня вытаскивали наверх. Красное солнце уже простерло первые лучи над песчаной равниной за селением, подумал я.
И вдруг — почти на самом верху — я разглядел склонившиеся над колодезем лица родителей. Побледневшие, оцепеневшие от страха. Я выронил рыбку, и она, кружась, полетела вниз-вниз-вниз, а я закричал… и в тот же миг перевалился через край колодезя.
Крик и страх слились воедино, став моим самым ранним воспоминанием о них. А рыбку — серебристую колодезную рыбку — так никто и не увидел.
Я склоняюсь над светом своего прошлого, над искушениями и испытаниями тех ночей и дней. Свет этот мерцает глубоко внутри меня, то угасая, то разгораясь. Я вижу встречи и города, вижу испуг и радость, любовь и любопытство, вижу поражение за поражением.
Ночной воздух прозрачен и чист, и мои мысли видны как на ладони. Они кругом — в песке и воздухе пустыни. Они — шуршащие змеи, что уползают в темноту, они — цикады, что своим стрекотом распиливают ночь на части, но они же — и далекие огни земного Иерихона, и костер, брошенный догорать на том берегу Иордана Иоанном, который уже выполнил через меня свое обещание Господу.
Мысли эти охватывают не только мое прошлое, ибо никто и ничто не начинается с себя, с собственного рождения; они простираются вглубь и вдаль, в эпоху доавраамову и доадамову, когда не было еще формы и цвета, когда не было душ, а было собрание вод, в котором и воплощалось все сущее.