К нам подскочил Иоанн. В мгновение ока он стал взрослым, а я оказался непрошеным гостем у него в доме.
Нас обступили другие мужи, но Иоанн сам поднял отца и отнес его во двор, взглядом отстраняя всех, кто пытался помочь.
Теперь он остался один на один с Елисаветой, не признававшей ни его, ни себя. Теперь ему придется самому подходить к ней и предлагать помощь, тогда как он не ждет от матери ничего, кроме отчуждения и тумаков. Иоанн ведь не может вроде меня притвориться кем-то другим, правда?
Молчать долее было невыносимо.
Я отвел Иоанна в сторону.
— Ты веришь мне, Иоанн? Только, пожалуйста, никому не рассказывай…
Он кивнул.
— Елисавета обрела покой. Она снова узнаёт тебя, — продолжал я, дрожа от страха, что не сумею облечь мысли в слова. — Я вернул ее тебе.
Во взгляде Иоанна сквозило недоумение.
— Когда она спала, я положил голову ей на грудь и она приняла меня за тебя. Она до сих пор считает, что рядом с ней лежал ты. Она несколько раз заговаривала со мной, называла твоим именем. Не надо больше избегать ее. Взойди в комнату и сделай так же… Только лежи смирно.
Я умолчал о своих стараниях походить на него.
— Почему не сказал раньше?
— Это случилось вчера, — соврал я. — И мне помешали всякие события.
— Какие вчера были события?
— Расскажу в другой раз.
— Я боюсь.
Когда Иоанн исчез в дверях, во мне будто что оборвалось. Я разрыдался и убежал прочь — словно плач зависел от моего пребывания именно тут и я надеялся таким образом прекратить его.
Увы, у меня ничего не вышло. Спотыкаясь и распугивая змей и ящериц, я миновал пылающие на закатном солнце виноградники и через фруктовый сад промчался к пустыне, где в изнеможении рухнул на колени. Все это время я видел, как Иоанн занимает свое законное место, оттесняет с него непрошеного гостя, лишает меня чувства защищенности. Одна картинка сменяла другую, я лихорадочно разрывал песок, доставал из него камни и прикладывал их прохладным низом к глазам, пытаясь остановить слезы, — все было напрасно. Я трясся от холода и взывал к вечернему небу. Когда над головой засияли равнодушные звезды, ко мне незаметно подступил пастух.
— Что случилось, малыш?
Только теперь до меня донеслись треньканье овечьих колокольцев и напоминавший журчание ручейка дробный постук копыт.
— Тебе помочь?
Какая уж тут помощь? Я согрешил не перед Иоанном и тем более не перед кем другим, исключительно перед самим собой.
— Где ты живешь?
Я покачал головой. Я не жил нигде: с этой минуты мне стало ясно, что я не прииму даже Назарета, к которому всегда относился хорошо. Утратила привлекательность и моя летняя отрада — берега Геннисарета. Мария никогда не обнимала меня, впервые в жизни подумал я. Теперь до меня дошло, теперь я сообразил, чего мне так остро недоставало.
— Давай я отведу тебя домой, — сказал пастух.
Слова его пронзали меня иглами, доводили до сознания то, чего я не понимал раньше. Такое же просветление приносят слезы.
Когда пастух, не слушая моих возражений, взял меня за руку и заставил подняться с земли, я удивился собственной легкости, тому, что все еще наделен телом ребенка. Я слишком давно мыслил не по-детски, и мое детство казалось далеким и недосягаемым, как обратная сторона луны или солнца.
Ощущение легкости вернуло меня во внешний мир.
— Я замерз.
Пастух отдал мне свой плащ. Мы нескончаемо долго спускались с гор к Геннисаретскому озеру. Когда я успел уйти так далеко?
На подходах к дому Иоанна — теперь ведь хозяином там был он — я почувствовал себя лучше и уже мог радоваться тому, что Елисавета наконец признала его.
Иоанн стоял у ворот. При свете звезд. Я, успевший опять стать ребенком, со всех ног кинулся к нему. Он даже не пошевелился.
Я застыл как вкопанный, увидев, что он больше никогда не будет дитем.
— Этот дом закрыт для тебя, — сказал Иоанн. — Возвращайся к себе в Назарет.
Елисавета умерла.