— Здравствуй, — сказал он.
— Здравствуй, — отозвался я.
— Сходите-ка за молоком, ребятки! — попросила Елисавета. — Заодно и познакомитесь.
— Мы не хотели бы вам мешать, — сказал Иосиф. — Вы куда-то собирались…
— Всего-навсего прогуляться, — пояснила Елисавета. — Мои мужчины хотели показать мне горы. Они чувствуют, что я скоро умру.
Елисавета улыбнулась с такой нежностью, что мне опять пришлось отвернуться.
— А как там Мария?..
Спустя час Иосиф распрощался с нами и отбыл на север, в леса. Когда он исчез в висевшей над озером дымке, мы тоже тронулись в путь, на отложенную прогулку. Иоанн нес Елисавету в ивовой корзине. В гору он взбирался быстрым шагом, по-стариковски согбенный, с врезающейся в лоб повязкой. Лицо у него было напряженное, зубы стиснуты, взор устремлен в землю — только бы не поскользнуться.
Елисавета сияла от счастья. Мы с Захарией шли сзади, и она улыбалась нам. Чем выше над озером мы всходили, тем более она оживлялась.
— Я-то сижу, а бедный Иоанн надрывается. — Она помахала нам рукой. — Какой же у меня хороший сын!.. Посмотри, Захария, кто там рыбачит? А тут, посмотри, вроде бы детские одежки развешаны, не иначе как у Гавриила прибавление семейства. Вот и чудесно! — радостно выдохнула Елисавета.
Вверх по кручам, между обломками скал и благоухающими кустами шалфея, между яркими анемонами и колючей гаригой[2]. За Иоанном только сыпался щебень.
— Не надрывайся, сынок, — сказала Елисавета. — Если притомился, давай встанем здесь.
— Нет, пойдем дальше, — упорствовал Иоанн, хотя по щекам у него крупными каплями катился пот.
— А Мария не огорчилась, что ты уехал к нам? — прокричала Елисавета.
Голос ее звучал далеко вверху, Иоанн поднимался очень резво.
Я промолчал. Во мне нарастал поток слез. Сегодня все было слишком необычно, слишком красиво и… как бы это сказать?.. слишком откровенно. Между этими тремя людьми существовала близость. Они были искренни и естественны друг с другом. У нас в семье все обстояло иначе.
Я думал: как это, чувствовать так близко, спина к спине, собственную матерь? Наверное, Иоанну тепло и уютно? Я вспомнил ласковые руки, гладившие меня по лбу. Дома ни у кого не было таких рук.
Да и прогулок таких тоже не бывало. Мария с Иосифом никогда не кричали: «Гляди, какая красивая птица!»
В подобных случаях они просто затаивали дух. Они не могли прошептать, остановившись перед паутиной: «Тссс! Смотри, как плетет. Вот это красота!..»
Они не могли устроить привал на траве, как теперь Захария с Елисаветой и Иоанном.
И мне вдруг захотелось, чтобы Марии тоже было сто лет, чтобы она была легкой как перышко, а волосы ее блестели сединой, чтобы я мог посадить ее в корзину и носить к дальним виноградникам, а там — совать в рот спелые ягоды, приговаривая: «Ешь, матушка, ешь!» Но у меня ничего подобного не было.
Тем временем мы сели на лугу по-над Геннисаретским озером и преломили хлебы. Вокруг носились меж дерев ослы, с горчичных полей веяло медом, а вверху лазоревым солнышком кружил зимородок, самая прекрасная из всех тварей небесных.
— Эта птица — Божия посланница нам, — сказал Захария. — Вот почему она такая пугливая и держится на порядочном расстоянии. Видишь ее, Елисавета?
— Нет. Господь считает, я уже повидала все мне положенное.
В голосе ее, однако, звучала печаль. Тогда я встал и протянул руки к небу.
И птица села мне на палец, ухватилась коготками. Я поднес ее к Елисавете и, опустившись на корточки, сказал:
— Смотри, какие у нее перышки, и белая полоска на крыльях, и белая грудка… А клюв, ты только посмотри, какой у нее длинный красный клюв!
— И все-таки она красивее в полете.
Тогда я с вытянутым вперед пальцем побежал к обрыву и выпустил птицу над озером. Она взмыла ввысь, пронзительно щебеча и брильянтом сверкая на солнце. Когда я обернулся, все молчали.
— Я что, слишком рано отпустил ее? Позвать обратно?
Ответом мне было молчание.
Иоанн нес корзину с Елисаветой, но делал это стиснув зубы. Словно желая доказать родителям, что они не зря столько лет напрасно ждали сына. Словно считая своим долгом вырасти как можно скорей, дабы они успели по-настоящему увидеть его.
Он слишком остро воспринимал требования к себе и изнемогал под их тяжестью.
Я сразу отметил, что нас объединяет необычное рождение: и в том, и в другом случае оно вызвало переполох. Но Иоанн был Божьим даром престарелым супругам, поэтому над ним тряслись, ему уделяли особое внимание. Он рос в окружении заботы, а пожилые соседки с раннего детства нашептывали ему: «Помни, что у тебя старая матерь. Помни, что тебе надо печься о родителях. Докажи им, что ты уже большой!»
2
Заросли низкорослых кустарников и многолетних трав на каменистых участках гор в Средиземноморье.