Джереми отшатнулся, переводя глаза с моего лица на зажигалку и обратно. Я молчал. Эйва сейчас скользила по самому краю тонкого льда.
– Посмотрите на свои руки, Джереми, – сказала она. – Следующее, к чему они прикоснутся снаружи, будет ваша могила.
Он рассматривал зажигалку, словно гадая на внутренностях. Ноздри его возбужденно шевелились. Он ударил Эйву по руке, и зажигалка полетела через комнату. Джереми снова сел, сложил руки на груди и забросил ногу за ногу, делая вид, что ему больше ничего не интересно.
– Хорошо, ты выиграла, патологоанатом. Но это только потому, что ты стащила его с меня. Добрые дела, и все такое. Мой собственный брат хочет МЕНЯ ЗАДУШИТЬ. – Он холодно улыбнулся, наклонился и постучал холодным пальцем по моей руке. – Но мы же понимаем, Карсон, что эта маленькая, хм… остановка действительна только в отношении этой покупки. В следующий раз при сделке будут оговорены все возможные лазейки.
– Спасибо, – сказала Эйва.
Джереми сделал жест рукой, словно отмахиваясь от ее слов.
Когда мы с Эйвой встали, он остался сидеть. В глубине его глаз я увидел какие-то движущиеся в дыму тени, которые испугали меня. Завершение было слишком быстрым, слишком простым. Джереми должен был визжать, разглагольствовать, взвешивать каждое слово Эйвы и противопоставлять ей собственную исковерканную логику. Ни разу до этого я не уезжал без того, чтобы он не выкрикивал проклятий, или не распевал отвратительные песни, или не просил рассказать о последней боли, перенесенной матерью перед смертью. Какая-то фальшь громко зазвучала в моей голове, унылое биение свинцового колокола, и, когда я выходил, меня преследовал его глухой, тяжелый звон.
– Я всегда так делаю, – сказала Клэр на следующее утро. – Я всегда стараюсь, чтобы новички думали, что первый день на работе будет всего лишь ознакомительным – практика, процедуры, знакомство с документацией. Если в этот день есть аутопсия, я предлагаю им выполнить ее. Чтобы посмотреть, как они реагируют на такие просьбы.
Было 8:00 утра. Мы находились в кабинете Клэр. По дороге к ней я прихватил пачку печенья. Все сходилось на Колфилде. Я не мог расшифровать слова на спине у Барлью – впрочем, как и послания на телах Нельсона и Дэшампса. Все, что у меня было, – это заявление Джереми, что они являются частью внутреннего мира Колфилда и, как их ни крути, для нормального ума все равно обрести смысл не смогут.
– Когда вы попросили меня выполнить процедуру вскрытия, я перепугалась до смерти, – сказала Эйва. – А когда она закончилась, почувствовала себя частью коллектива, команды.
– В первый день учебных занятий по плаванию всегда просят переплыть глубокое место, – кивнула Клэр. – У бедного мистера Колфилда тогда подергивался глаз, нервный тик… – Она закрыла глаза. – И никогда уже не перестанет.
– Здесь о нем никто никогда не говорит, – сказала Эйва. – Это как ругательство.
– Это висело в воздухе… – сказала Клэр. – Это же послужило толчком к обновлению оборудования. Зал для аутопсии был весь в крови, и вопрос о полном обновлении стал целой трагедией. На это ушли месяцы, но все-таки это было сделано.
– У вас есть адрес Колфилда? – спросил я у Клэр.
Она кивнула и прошла к картотеке.
– Почтовый ящик где-то в горах Талладига. Он ежемесячно получает чек как часть своего содержания.
Через минуту она вернулась с фотографией Колфилда, сделанной для служебного удостоверения. С виду он был симпатичным парнем, приятным – такому можно запросто купить пиво просто за то, что он стоит возле стойки бара с тобой рядом.
Я ехал по крутой, изрезанной колеями дороге в горах Талладига и тихо радовался, что не пожалел денег на полный привод: мой автомобиль, рассекая воду носом, словно лодка, преодолевал пенящиеся ручьи, его швыряло, он менял направления, снова подскакивал, вздымая волны серой грязи. Через пятнадцать минут такого издевательства над техникой и собственными почками я нашел дом Колфилда там, где, по словам милой дамы из почтового отделения, он и должен был находиться, – на небольшом склоне с левой стороны, за которым начинался крутой и тяжелый подъем. С правой стороны скала обрывалась вниз, словно водопад. Судя по состоянию дороги, здесь она, по сути, и заканчивалась.
Я остановился возле грязного синего джипа «чероки» и потер глаза, уставшие после пяти часов езды. Дом был скромным, но ухоженным: на деревянных частях свежий слой белой краски, на переднем дворе никаких старых шин и ржавеющих автомобилей, которые словно с неба высыпало на предыдущие усадьбы, мимо которых я проезжал. Поленница рядом с передним крыльцом могла бы выиграть приз за аккуратность укладки. На веранде стояло кресло-качалка, а рядом с ним столик, на котором лежала стопка журналов. Я взглянул на открывавшуюся перед глазами долину. Чистота горного воздуха скрадывала расстояние, и я смотрел на нее словно через увеличительное стекло. Ниже в долине раскинулся городок – небольшое скопление домиков с выглядывавшими сквозь листву крышами. Чуть выше остальных была церковь, а за верхушками деревьев виднелись строения, похожие на что-то, связанное с торговлей. На окраине городка стояло двухэтажное официального вида здание с круговой подъездной аллеей и заполненной машинами автостоянкой, оно было похоже на медицинское учреждение. По периметру дом Колфилда был огорожен проволочной сеткой, на которой висело несколько табличек: «Не входить», «Берегись собаки», «Вход воспрещен». Никаких следов собаки во дворе не было. Я медленно вылез из своего грузовичка и остановился под защитой двери, которая заодно скрывала девятимиллиметровый пистолет у меня в руке. На щиколотке был пристегнут еще один, тридцать второго калибра, а поперек водительского сиденья лежал дробовик.