вас, бояр и всех прочих людей, пожаловали, обещали об этом больше не
вспоминать и признали всех вас верными слугами .
Но вы не отказались от своих коварных привычек, снова вернулись к
прежнему и начали служить нам не честно, попросту, а с хитростью. Так
же и поп Сильвестр сдружился с Алексеем, и начали они советоваться
тайком от нас, считая нас неразумными; вместо духовных, стали
заниматься мирскими делами, мало-по-малу стали подчинять вас, бояр,
своей воле, отнимая от нас великолепие нашей власти, приучали вас
прекословить нам и нас почти что равняли с вами, а вас - с мелкими детьми
боярскими. Мало-по-малу это зло распространилось, и он начал
возвращать вам вотчины и села, которые были отобраны от вас по
уложению нашего деда, великого государя, и которым не надлежит быть у
вас, бросал вотчины словно на ветер и, нарушив уложение нашего деда,
привязал этим к себе многих людей. Потом Сильвестр ввел к нам в совет
своего единомышленника, князя Димитрия Курлятева, делая вид, что он
заботится о нашей душе и занимается духовными делами, а не хитростями;
затем начали они со своим единомышленником осуществлять свои злые
замыслы, не оставив ни одного места, где бы у них не были назначены
свои сторонники, и всегда добиваясь своего. Затем с этим своим
единомышленником они лишили нас древней прародительской власти и
права распределять честь и места между вами, боярами, и передали это
дело на ваше желание и усмотрение, как вам заблагорассудится и будет
угодно, окружили себя друзьями и делали все по своей воле, не спрашивая
нас ни о чем, словно нас не существовало, - все делали по своей воле и
воле своих советников (И тако помалу сотвердися сия злоба... своих советников
хотение творяще. - Известие о том, что Сильвестр «вотчины ветру подобно роздал
неподобно», было предположительно истолковано Устряловым (Сказания А. М.
Курбского, прим. 265) как намек на так называемое «испомещение тысячи» детей
боярских под Москвой в 1550 г. Однако «испомещение тысячи» было мероприятием,
проведенным в интересах дворянства, и не должно было вызывать недовольства со
стороны царя, подготовлявшего во время написания комментируемого послания
опричнину. И. И. Смирнов (ук. соч., стр. 39, прим. 1) считает, что царь в данном случае
возлагает на «избранную раду» «ответственность за земельную политику времени
боярского правления (тенденциозно извращая хронологию и передвигая эту политику с
40-х годов, когда она действительно имела место, на 50-е годы XVI в.)». - Второе
обвинение царя против Сильвестра и Адашева заключается в том, что они «от
прародителей наших данную нам власть отъяша, еже вам, боярам нашим, по нашему
жалованию честью председания почтенным быти». Что хочет этим сказать царь?
Сергеевич (ук. соч., стр. 369) понимает его слова так, что «организованный
Сильвестром и Адашевым совет похитил царскую власть, царь был в нем только
председателем». Более правильным представляется толкование слов царя С. В.
Бахрушиным: царь хочет сказать, что «избранная рада» решала местнические споры
(ук. соч., стр. 44), определяла, кто из бояр должен «сидеть впереди» других.
Справедливо ли это обвинение по отношению к «избранной раде» - сказать трудно: к
1550 г. относится закон противоположного характера, запрещающий местничество в
298
войске (ср.: И. И. Смирнов, ук. соч., стр. 35). - Дмитрий Курлятев, которого царь
упоминает в качестве третьего сподвижника «попа и Алексея», - представитель
удельного княжья (из рода Оболенских), пользовавшийся большим влиянием в те годы
и подвергшийся опале одновременно с Адашевым.). Если мы предлагали даже
что-либо хорошее, - им это было неугодно, а их даже плохие и скверные
советы считались хорошими!
Так было во внешних делах; во внутренних же, даже малейших и
незначительных делах, мне ни в чем не давали воли: как обуваться, как
спать - все было по их желанию, я же был, как младенец. Неужели же это
противно разуму, что взрослый человек не захотел быть младенцем? Потом
вошло в обычай: если я попробую возразить хоть самому последнему из
его советников, меня обвиняют в нечестии, как ты сейчас написал в своей
облыжной [клеветнической] грамоте, а если последний из его советников
говорит мне надменные слова, обращаясь ко мне не как к владыке и даже
не как к брату, а как к низшему, - это хорошо; кто нас послушается, сделает
по-нашему, - тому гонение и мука, кто раздражит нас или в чем-нибудь
утеснит - тому богатство, слава и честь, а если не соглашусь - пагуба моей
душе и разорение царству! И так мы пребывали в таком гонении и
утеснении, и росло это гонение не день ото дня, а час от часу; все, что
было нам враждебно - усиливалось, все же, что было нам по нраву,
уничтожалось. Вот какое тогда было православие! Кто сможет подробно
перечислить все те притеснения, которым мы подвергались в житейских
делах, во время путешествий и во время отдыха, в хождении в церковь и во
всяких других делах? Вот как это было: они притворялись, что делают это
во имя Бога, что творят такие утеснения не из коварства, а ради нашей
пользы.
Когда же мы Божьей волей с крестоносной хоругвью православного
христианского воинства ради защиты православных христиан двинулись
на безбожный народ Казанский, одержали победу над этим бусурманским
[мусульманским] народом и со всем войском невредимые возвращались
восвояси, какое добро оказали нам люди, которых ты называешь
мучениками? А вот какое: как пленника, посадив в судно, везлц с малым
числом людей сквозь безбожную и невернеишую землю! (Та же... нам
подвигшимся на безбожный язык Казаньский... аки пленника, всадив в судно, везяху...
сквозе безбожную и невернейшую землю. - Это замечание царя Устрялов (цит. изд.,
прим. 268) и Костомаров (ук. соч., стр. 262) толкуют как доказательство того, что царя
«везли насильно под стены Казани» и что он «играл... жалкую, глупую, комическую
роль» во время казанского похода. Такое толкование совершенно неправомерно (ср.: Н.
П. Лихачев. Дело о приезде Поссевина. Летопись занятий Археографической комиссии,
вып. XI, СПб., 1903, стр. 255) - речь идет лишь о возвращении из Казани (и о
недостаточной охране царя при этом возвращении); казанский поход в целом был
совершен с полного одобрения и по приказу царя [см. ниже, прим. 37 и 40; «ревность»
царя и его готовность не щадить «здравия своего» во время Казанского похода отмечал
даже Курбский в «Истории о в. к. Московском» (Соч., стлб. 174)]. То, что возвращение
царя из Казани было несвоевременным шагом, признает и Курбский (там же, стлб. 206),
299
но он взваливает за это ответственность на «шурьёв» царя (Захарьиных)). Если бы
рука Всевышнего не защитила меня, наверняка бы я жизни лишился. Вот
каково доброжелательство тех людей, про которых ты говоришь, что они
душу за нас полагают, - хотят выдать нас иноплеменникам!
По возвращении в царствующий град Москву Бог оказал нам
милосердие и дал нам наследника - сына Димитрия; когда же, немного
времени спустя, я, как бывает с людьми, сильно занемог, то те, кого ты
называешь доброжелателями, с попом Сильвестром и вашим начальником
Алексеем во главе, восстали, как пьяные, решили, что нас уже не
существует (восташа яко пьяни, с попом Селивестром и с начальником вашим с
Олексеем, мневше нас не быти. -Упоминаемый здесь «мятеж у царевой постели» в 1553
г. особенно подробно описан в приписке к «Царственной книге». Там рассказывается,
как заболевший царь упрашивал бояр целовать крест его новорожденному сыну