Фасо умолк, искоса зыркнул на Лефа. Тот шмыгнул носом, прошептал еле слышно:
— А за что она карает людей?
— Не знаю, — покачал головой Фасо. — Но мы узнаем. Узнаем… — Он встал, навис над Лефом гигантской глыбой. — Мы, Носящие Серое, смиренные послушники Мглы, посвятившие себя бдению над слабеющим огоньком человеческой жизни. Мы исцеляем хворых, заговариваем и отвращаем зло, предупреждаем люд о появлениях злых посланцев Бездонной и умиротворяем ее гнев священными жертвами — это можем лишь мы. Но главное, которое способны совершить лишь немногие, живущие среди нас (простые общинники называют их Истовыми), — это обрести понимание знания древних, скрытого в таинственных глиняных символах. Лишь это знание способно вновь раздвинуть пределы Мира, лишь мы призваны совершить такое великое благо. Ты хочешь спасти мать свою, и отца, и Гуфу, и всех людей, сколько есть их в наших долинах и в Жирных Землях? Хочешь спасти поколения от угасания достатка и жизни? Хочешь стать одним из нас? Молчи, не говори ничего! Я вижу и так: ты хочешь этого! Пойдем.
Даже голос Фасо перестал казаться Лефу смешным. Нет-нет, он был благозвучен, этот голос, он был подобен реву могучего ветра. И захотелось броситься на осклизлую, грязную дорогу, прижаться лицом к ногам доброго и могучего так, как почему-то однажды пыталась Раха лечь перед Гуфой, когда Леф, проснувшись после долгого-долгого, как ему показалось, сна, попросил еды.
Он сделал бы это. Дорожная грязь и огромные, отсырелым мехом обмотанные ступни властно тянули его к себе, и казалось, что все-все хорошее, какое было вокруг, исходит от утвердившейся перед ним несоизмеримой ни с чем фигуры; но тут Фасо сделал неосторожное движение, и все кончилось.
Это ведь Солнце рождало свет, тепло и небесную синеву — Солнце, а не заслонивший его собою Фасо. И не такой уж он большой, оказывается.
Фасо вовремя заметил свою оплошность и поторопился изменить тон.
— Ну, ты решился, малыш? — Снова добродушное лицо, снова усмешливые глаза-щелочки. — Пойдем?
Леф не успел ответить. Что-то новое мелькнуло во взгляде Фасо, губы его зашевелились без единого звука — быстро, еще быстрее…
— Я пойду с тобой.
Что?! Неужто же это Леф такое сказал? Ведь он собирался ответить совсем иначе… Или нет? Теперь уже не вспомнить, но это неважно. Он сказал то, что следовало.
Фасо протянул руку, и Леф ухватился за мягкую ласковую ладонь. Тележка осталась стоять поперек дороги — неважно; Раха дожидается дров — неважно; важное лишь там, куда ведет этот добрый-добрый большой человек, вот только…
— Фасо! Послушай, Фасо! Можно, я спрошу позволения идти за тобой, если мы дорогой повстречаем отца?
Фасо резко остановился.
— Мы можем встретить твоего отца? Он не дома теперь?
— Нет, не дома. Спозаранку от Кутя прибегали сказать, будто в лесу неладное деется. Следы будто непонятные какие-то видели поблизости от Десяти Дворов, вроде как странный кто-то со Склона на дорогу спускался. На босого человека похоже — это по такому-то холоду! Не хотел отец идти, говорил, что не страшно; что сам он зимой еще видел, как послушники с дури да безделья голыми по лесу шныряют; что Торк с Лардой своей уже третий день как на Склон ушел охотиться, и ежели бы чего, так упредил бы; что дымов-сигналов нигде не видать — долго говорил такое-всякое. А потом взял да и отправился глядеть на следы. И топор прихватил зачем-то.
Леф примолк, удивляясь, как обстоятельно сумел рассказать обо всем — не хуже взрослого степенного мужика. Он ждал похвалы, но не дождался. Фасо морщил лоб, зачем-то покусывал губы, озирался. Что ли, он испугался? Чего? Вот же странный все-таки человек… Наконец Фасо проговорил, вперившись в Лефовы глаза тяжким, непонятным каким-то взглядом:
— Пойдешь один. Прямо по дороге пойдешь, вверх, через лес. Встретится кто, спросит: «Куда?»— скажешь, будто бы за дровами. Как доберешься до забора — он высокий, из бревен торчащих сделан, другого такого в Долине не сыщется… Как, стало быть, доберешься, покричи, что тебя Лефом звать, что Старший Брат прислать соизволил. Скажешь такое — пустят. Уразумел? Тогда ступай, и да охранит тебя Бездонная Мгла!