Отправился погулять наверх. Пароход стоял недалеко от берега, и был явственно ощутим аромат каких-то цветов, прямо на набережной росли финиковые пальмы, увешанные гроздьями фиников. Вот это интересное место, жаль, что с хлопотами с больными не удалось сойти на берег, чтобы погулять и посмотреть на здешнюю жизнь. Вижу, что на пристани против «Орла» собираются пассажиры и от нашего парохода уже отвалила за ними шлюпка (надеюсь, не вымазанная карболкой добрым фельдшером Семирягой, а то ведь сразу сдадут билеты). Пассажиры прощаются с провожающими, вот темноволосую девушку в кружевной шляпке провожает, судя по всему, ее тетя с черными слугами, вот целое семейство с двумя детьми грузится в шлюпку, матросы помогают детям, которые, видно, боятся воды и незнакомых усатых дядек. Все загрузились в шлюпку, машут платочками, как с берега, так и со шлюпки – идиллическая картина на фоне пальм, цветов гибискуса и чего-то там еще.
Так мне понравился берег Александрии, что я решил немного пройтись по палубе перед ужином, еще раз вдохнуть аромат тропических цветов и полюбоваться на набережную, тем более что должны возвращаться отправленные в увольнение на берег. Вышел на палубу и почти столкнулся с давешней темноволосой девушкой. Теперь просто пройти мимо – верх неловкости. Представился: «Александр Степанов, советник русской миссии». Девушка ответила: «Мисс Мэри МакКонен». Сказала, что следует к отцу и впервые видит русских. Подумал, что, наверно, у нее отец колониальный полковник где-нибудь в Бомбее, командир шотландских стрелков (фамилия-то шотландская[11]), а в ней прилично туземной (скорее всего – индийской) крови: темный цвет волос, смуглое лицо, но тонкие европейские черты, прямой нос, умеренно пухлые губы, стройная фигурка с высокой грудью. Все-таки представители смешанной крови иногда очень красивы, и Мэри – не исключение. Наверно, мама у нее – дочь какого-нибудь раджи, в которую в свое время влюбился английский лейтенант. Мэри спросила, кто эти бородатые люди в меховых шапках, которые усаживаются сейчас в лодку? Я ответил, что это казаки, которые ходили погулять по Александрии. А меховые шапки – это такой форменный головной убор, без которого казак – не казак, называются они – «папахи».
– Как? – удивилась Мэри. – Это настоящие казаки, и они никого не убили и не ограбили в городе?
Далее она пояснила, что в Британии и Франции казаки считаются дикими людьми, которых хлебом не корми – дай только кого-нибудь ограбить и убить.
– Да, – ответил я, – это абсолютная правда: убить, а потом зажарить на углях, нанизав куски мяса на саблю – это такое блюдо, называется «шашлык», а потом пить «водку» и плясать «казачок».
Мэри сначала удивилась, подняв бровки на хорошеньком личике, а потом, догадавшись, что это шутка, звонко расхохоталась.
– Я так и знала, что это – ложь, – сказала она, – сэр Александр, а вы познакомите меня с казаками?
– Конечно, вот как раз сюда их командир идет, – заметил я Нечипоренко.
Подъесаул подошел, отдал честь, приложив два пальца к папахе, и доложил, что все казаки вернулись на борт.
– Аристарх Георгиевич, вот барышня считает, что, как пишут в английских газетах, казаки всех убивают, грабят и чуть ли не едят поедом.
Казак улыбнулся и ответил, что они с хорошенькими барышнями не воюют и все делают только по приказу на службе царю и Отечеству. Я, как мог, перевел слова Нечипоренко. Мэри ему тоже улыбнулась в ответ.
– Хорошая барышня, вот если бы не вы первый, Александр Павлович, перехватили, я, может, тоже поухаживал бы.
– Но-но, поухаживал бы, тебя дома жена ждет да трое по лавкам, а мое дело – холостое.
Нечипоренко понимающе и одобрительно кивнул и пошел к своим. А Мэри сказала, что казаки очень живописны в своей форме, и будь у нее с собой краски и кисти, она бы попыталась написать портрет Нечипоренко (да уж, про мой портрет лучше не вспоминать). Потом мы еще погуляли, Мэри расспрашивала про Россию, правда ли, что у нас очень холодно, и поэтому все русские пьют много водки, чтобы не замерзнуть (ага, сейчас про «гармошка, балалайка и матрешка» пойдет разговор, но вроде матрешки появились уже в двадцатом веке). Про медведей на улицах тоже речи не было, зато Мэри оказалась начитанной девушкой, знала какие-то переводы Тургенева на французский, естественно, «Войну и мир»[12] графа Толстого и даже стихи Пушкина в переводе на французский. Прочитав несколько строф из «Онегина», Мэри поинтересовалась, как это звучит по-русски, я кое-что вспомнил, а потом прочитал, как мог, «Я помню чудное мгновенье…», и Мэри закончила его по-французски. Видимо, я покраснел, так как Мэри рассмеялась и взяла меня под руку.
12
Сам Лев Николаевич весьма низко оценивал это произведение, называя «дребеденью», но, благодаря ему, русскую литературу все же знают за рубежом.