Посчитав, что семейный бюджет позволяет, семья снова перебралась в Плимут, в уютный особняк, оставив в усадьбе управляющего, а сами наведывались туда лишь в летние месяцы. Миссис Мэтью имела обыкновение до обеда играть с соседками в бридж, а детей с гувернанткой на это время отправляла на прогулку в парк. Пользуясь одиночеством, Мэтью в эти часы брался за сочинительство. Это был своего рода ритуал. Он то забирался с ногами в кресло, стучал себя по коленкам, отбивая ритм, то кидался к клавесину, несколько раз проигрывал какую-нибудь музыкальную фразу, записывал ее на нотном листе, потом рвал бумагу, бросал обрывки в корзину, звонил в колокольчик служанке и требовал принести кофе с коньяком.
– Они сочиняют, – пояснила тучная пожилая горничная-негнритянка, впуская Холлиса в дом. Вошедший застал дарование как раз в тот момент, когда он сидел по-турецки с ногами в кресле и поглощал кофе с коньяком.
– Проходи, – хмуро бросил Мэтью приятелю.
Он поднялся в кресле во весь рост и принялся с выражением декламировать:
Тоска навалилась на грудь,
И разум обвила печаль…
Это были стихи самого Холлиса. Дело в том, что у Холлиса тоже имелась причуда, маленькое хобби – он сочинял стихи и даже издавал их за свой собственный счет небольшими тиражами, после чего раздаривал томики друзьям.
– Перестань паясничать, – остановил Холлис хозяина дома. – Я к тебе по делу.
Неясная тревога зародилась в душе Мэтью. Он и так был не в лучшем расположении духа, а по тону Холлиса догадался, что разговор будет серьезным. Мэтью слез с кресла и принялся нервно расхаживать по комнате из угла в угол с чашкой в руках.
– Слушаю тебя внимательно, – хмуро произнес он на ходу.
Холлис посмотрел на корзину, полную обрывков нотной бумаги, и понял причину плохого настроения хозяина. Мэтью заметил его взгляд.
– Да, эти кретины не понимают моей музыки! – с горечью воскликнул он. – Им подавай церковные хоралы или какую-нибудь галиматью, вроде «Боже, храни короля»…
Он осекся, посмотрел по сторонам, потом поправился:
– То есть, «Боже, храни королеву»!
– Это ничего, Гарри, ничего, – успокоил Холлис приятеля. – Послушай, как ты думаешь, твоя музыка достойна звучать с оперных сцен Милана или Неаполя?
– Спроси лучше, достойны ли сцены Милана или Неаполя того, чтобы с них звучала моя музыка'
– А что тебе мешает заняться этим?
– Ничего, кроме моей собственной лени.
– А как насчет финансовых средств?
– С этим все в порядке, мне хватает. Правда…
– Ну, ну, продолжай!
– В Англии до сих пор нет оперного театра. Хорошая музыка – удел богачей и знати, она исполняется только в салонах. А я творю для народа. Создание большого, высокохудожественного оперного театра, доставляющего радость народу – об этом мечтал еще великий Пёрселл, он считал это делом чести английской нации. Это есть и моя заветная мечта, пусть даже далекая от воплощения.
Мэтью перевел дух, выпалив без остановки столь пространную и высокопарную тираду. Такие длинные фразы очень напрягали и утомляли его, он произносил их лишь в состоянии исключительно сильного волнения.
– А что мешает тебе осуществить эту мечту? – спросил Холлис, дождавшись, когда собеседник восстановит дыхание.
– Вот тут ты прав. На это у меня денег не хватит.
– Ерунда, Гарри! Добыть денег на это дело – пара пустяков, как два пальца… – он посмотрел на чашку в руках приятеля, – облить кофе.
– И каким же это, по-твоему, образом? Ограбить Английский банк?
– Зачем банк? Всего лишь навсего парочку испанских галеонов.
Мэтью улыбнулся, приняв сказанное за шутку, но, уловив решительность в глазах собеседника, помрачнел, затем побледнел.
– Ты за этим пришел ко мне? – спросил он.
– Конечно.
– И что, это вполне серьезно?
– Да
– Но это рискованная затея! А у меня, между прочим, жена!
– Ерунда. У всех жены.