— Как дождусь берега, так и расквитаемся, — грозно ответил Кузьма.
Заскрипел черноглазая собака зубами, но смолчал. Потом, значит, просит Кузьму:
— Дай взглянуть еще раз, — и протягивает руку за чем-то. Кузьма посмотрел на него, аки мышь на крупу, и, сняв кольцо, положил его себе на ладонь, но близко приближаться собаке черной не позволил. Джон, увидев кольцо, на колени пал, молитвы начал читать на тарабарщине какой-то. Кузьма сжал ладонь и пошел прочь. Подошедши прямо ко мне, Кузьма обернулся и молвил:
— Смотри, Джон, ты обещал вызволить меня отсюда. Не забывай об этом. Боги тебя покарают за обман. А колечко я тебе на берегу отдам.
У меня аж дух захватило!
Джон только хотел что-то ответить Кузьме, как тот удалился. Только прослышал я об том, что Кузьма побег готовит, в меня будто бес вселился. Я стал раздумывать, кабы мне кольцом завладеть и побег устроить заместо Кузьмы.
Признаюсь, мать, удумал дело я нечистое. Знал я, что середь наших не был принят Кузьма и лихо его недолюбливал родич Джона — Бен. Хотел этот самый Бен первым кольцо то у Кузьмы испросить, да не успел. Хотя посулил Бен больше, чем Джон, но Кузьма — мужик еще того норову: кому пообещал, тому и отдаст.
И решил я Бена подговорить на кражу и побег с корабля треклятого. Он согласье дал. Говорит: «Принесешь перстень, уйдешь с миром!»
Оно, кольцо это, вроде как в роду ихнем — талисман какой. Но видно было, что не охоч Кузьма отдавать перстень свой.
Да делать нечего. Кольцо я выкрал, и помог мне Бен с побегом. Что с Кузьмой дальше сталось, не знаю. Джон, собака злая, может, и убил Кузьму. Не знаю.
Фома вздохнул так легко и свободно, будто, рассказав о своем прошлом, гору с плеч сбросил. Часто он вспоминал Кузьму и сожалел о содеянном. Но прошлого не воротишь, и Фома стал понемногу забывать эту историю. А сейчас, когда исповедовался матери родной, все события того времени яркой картиной встали перед взором.
— Бог тебе судья, Фома, и нести тебе грех и крест свой до смерти, — Авдотья нашла разгадку сну своему и с той минуты стала ждать… женщину. Именно она была той слепой птицей в ее сне, которая застряла в тенетах живых и никак выпутаться не может.
Тем временем (Никите Преонскому-Кюри тогда исполнилось 6 лет) царь Петр, создатель всего прекрасного в царстве своем, хотел довершить свое творение царицей, достойной его не по рождению и предкам, которые всегда были ничтожны в глазах его, но по собственным превосходным качествам, отличавшим избранную им супругу.
В ноябре 1707 года исполнилась воля Петра: он обвенчался с подругой своей, которая до свадьбы приняла греческую веру и была названа Екатериной Алексеевной.
В тот же год скончался отец Никиты — француз, до самой смерти своей остававшийся преданным России. Уже после кончины своего верного подданного царь Петр снял опалу и обещал Никите и Татьяне особую заботу и в будущем службу для ее сына почетную.
В 1713 году, вместе со всем двором, Татьяна с сыном переехала в новую столицу, Петербург, где поселилась в доме еще более просторном и роскошном, нежели их хоромы в Москве.
Еще через пять лет Никита, уже молодой семнадцатилетний юноша, состоявший в драгунах, присутствовал на отпевании несчастного царевича Алексея Петровича в Петропавловском соборе.
На берегах Невы красовалась новая столица России, возведенная по желанию Петра из болот финских, и уже в то время, через семнадцать лет после образования, обширностью и красотой изумлявшая иноземцев. Весь берег реки от Смольного двора, где ныне Смольный монастырь, до Новой Голландии был застроен.
В длинном ряду зданий отличались бывший дворец царевича Алексея Петровича, Литейный двор, деревянный Зимний дворец, огромный дом адмирала Апраксина, Морская академия, Адмиралтейство — здание с деревянным шпилем и двуглавым орлом на вершине, окруженное рвом.
Вообще, странная пестрота и разнообразие застройки новой столицы изумляло: дома каменные подле деревянных или мазанок, построенных из фашинника и глины; крыши железные или из муравленой черепицы подле тесовых; здания высокие с мезонинами, бельведерами, четырехугольными и круглыми, всеми затеями причудливой архитектуры — обочь низких лачужек.
Великолепная Малая Миллионная и обе Морские заселены были адмиралтейскими служителями, завалены лесом, канатами, смоляными бочками. Левую сторону Невского проспекта, и в то время уж засаженного деревьями от мостов Зеленого до Аничкова, занимали иноземные ремесленники: на правой виднелись Гостиный двор и деревянный собор Казанской Божией Матери, около собора красовались каменные палаты Татьяны и Никиты Преонских.