Габриэль подошел к картине и застыл, подперев правой рукой подбородок, слегка наклонив голову вбок. Затем он протянул руку и осторожно коснулся жирных мазков. Мазков Винсента – Габриэль был в этом уверен. Винсента, пылавшего огнем. Винсента влюбленного. Реставратор спокойно оценивал то, что было перед ним. Складывалось впечатление, что картину ни разу не чистили. На ней лежал тонкий слой грязи и было три горизонтальных трещины – следствие, как подозревал Габриэль, того, что Исаак Вайнберг вечером накануне Jeudi Noir слишком туго ее скрутил.
– Я полагаю, нам следует поговорить о деньгах, – сказала Ханна. – Сколько, считает Джулиан, она может стоить?
– Порядка восьмидесяти миллионов. Я согласился, чтобы он удержал десять процентов комиссионных в качестве компенсации за свою роль в этой операции. Остальные деньги будут немедленно переведены вам.
– Семьдесят два миллиона долларов?
– Конечно, два-три миллиона туда-сюда.
– А когда ваша операция будет окончена?
– Я верну вам картину.
– Как вы собираетесь это осуществить?
– Предоставьте мне позаботиться об этом, мадемуазель Вайнберг.
– А когда вы вернете мне картину, что будет с семьюдесятью миллионами? Конечно, два-три миллиона туда-сюда.
– Вы сможете оставить себе любые проценты, какие набегут. Кроме того, я заплачу вам за аренду. Пять миллионов долларов вас устроит?
Она улыбнулась:
– Вполне, но я не намерена оставлять эти деньги себе. Я не хочу их денег.
– В таком случае как вы намерены с ними поступить?
Она сказала.
– Мне это нравится, – кивнул он. – Так мы заключаем сделку, мадемуазель Вайнберг?
– Да. Я считаю, что мы договорились.
* * *Выйдя из квартиры Ханны Вайнберг, Габриэль отправился на конспиративную квартиру Конторы в Булонском лесу. Они следили за ней три дня. За это время Габриэль видел ее лишь на фотографиях, сделанных наблюдателями, и слышал ее голос в записи. Каждый вечер он проверял пленки в поисках признаков предательства или болтливости, но видел только преданность делу. В тот вечер, когда она должна была отдать картину, он услышал легкие всхлипывания и понял, что она прощается с Маргаритой.
На другое утро Навот принес картину, завернутую в старое одеяло, которое он взял в квартире Ханны. Габриэль подумал было отправить ее с курьером в Тель-Авив, но потом решил вывезти ее из Франции сам. Он вынул ее из рамы, затем снял полотно с растяжки. Осторожно скатывая его, он подумал об Исааке Вайнберге, трудившемся вечером перед Jeudi Noir. На этот раз картина не была спрятана под полом, а надежно укрыта под ложной обивкой чемодана Габриэля. Навот отвез его на Северный вокзал.
– Агент из лондонской резидентуры будет ждать вас на вокзале Ватерлоо, – сказал Навот. – Он отвезет вас в аэропорт Хитроу. Там будет ждать самолет компании «Эль-Аль». Они позаботятся о том, чтобы у вас не было проблем с багажом.
– Спасибо, Узи. Больше тебе не придется заниматься моими разъездами.
– Я в этом не так уж уверен.
– Встреча с Амосом не прошла удачно?
– Его трудно понять.
– Что он сказал?
– Он сказал, что ему нужно несколько дней на обдумывание.
– Но ты же не ожидал, что он сразу тебе все выложит, верно?
– Я сам не знаю, чего ожидал.
– Не волнуйся, Узи. Ты получишь это место.
Навот остановил машину у тротуара в квартале от вокзала.
– Вы замолвите за меня словечко на бульваре Царя Саула, Габриэль? Амос любит вас.
– Откуда ты это взял?
– Просто мне так кажется. Все вас любят.
Габриэль вылез из машины, взял с заднего сиденья свой чемодан и отправился на вокзал. Навот постоял у тротуара, выждав пять минут после намеченного по расписанию отъезда Габриэля, затем влился в поток машин и уехал.
Когда Габриэль вошел в квартиру, там было темно. Он включил галогенную лампу и с облегчением увидел, что в его кабинете ничего не изменилось. Кьяра сидела в постели, когда он вошел в спальню. Она недавно вымыла волосы, и они были отброшены с лица, стянутые бархатной эластичной лентой. Габриэль снял с ее волос ленту и расстегнул пуговки ночной рубашки. Картина лежала рядом с ними, пока они занимались любовью.