— Да, сила на моей стороне, — перебил его Юргис, — и бред твой, генерал, я слушать более не намерен. Я привезу тебя в Штаты, хочешь ты того или нет, но привезу. Выполню свою работу качественно, а там пусть шефы решают — нужен ты им или нет. Моя миссия станет законченной.
— Законченной…
Взгляд и ледяной голос заставили Сабониса выхватить пистолет, но Михайлов перехватил его руку, резко дернул к себе, одновременно поворачивая в сторону. В мгновение ока Юргис оказался прижатым спиной к Михайлову, горло сдавливала согнутая в локте рука, а висок ощущал прохладную сталь оружия.
Генерал, продолжая удерживать Сабониса, убрал пистолет в карман, нащупал его сотовый и позвонил Суманееву.
Двадцатая глава
Николай вышел из здания Консульства и как-то посмотрел на мир по-особому, словно сделал глоток свободы. Город представился ему более контрастно и обыкновенные детали, не замечаемые до этого, прорисовывались ясно и четко. Конец зимы в самом разгаре, морозы держались крепко, а солнце уже светило по новому, по-весеннему. Сугробы на улицах совсем почернели от накопленной сажи и других, невидимо оседающих выбросов в атмосферу.
Сабониса вывели в наручниках из здания. Он приостановился около Михайлова.
— Я чувствовал, что ты не тот, чекистская мразь.
Юргис сплюнул по зэковски. "Вот и посидишь, поплюешься", — подумал Михайлов, но ничего не ответил.
Машина уже ждала его, а водитель выскочил и доложил:
— Товарищ генерал…
— Здравствуй, Дима, — перебил его Михайлов, — домой поедем, домой.
Жизнь продолжалась и уже два других автомобиля сопровождали его машину, новая охрана, которую он видел впервые.
А за городом чистый белоснежный снег, еще не подвяленный солнцем и все оставалось по-прежнему — деревья, КПП на дороге, коттедж, где его ждали.
Ирина выскочила на улицу без пальто, прямо в платье и тапочках, кинулась на шею любимому, целовала заросшие щетиной щеки, оставляя на них следы своих радостных слез.
— Ну, что ты, Ирочка, я же дома… замерзнешь.
Он взял ее на руки, так и занес, словно пушинку, на второй этаж.
— Какой ты колючий, я тебя таким еще не видела, — она гладила его лицо ладонью и колючая борода казалась родной и близкой. — Но все равно мой и любимый. Ты, наверное, хочешь есть, — вдруг встрепенулась Ирина, — а я тут к тебе со своими обнимашками?
— Хочу, но позже. Побудем еще немного вместе.
— А там что, за столом, мы не будем вместе?
— Будем, — улыбнулся Николай, — будем, но не то. Душа теплится, когда ты лежишь рядом, прижимаясь своим прекрасным телом, щебечешь ласково, хочется тебя всю выпить или съесть.
— Съешь меня, Коленька, всю съешь и выпей… мой родной и любимый.
Она прилегла к нему на плечо, ладонью водила по груди, иногда раздвигая и сдвигая свои пальцы, словно расчесывая волосы. Ей нравилась это немного поседевшая грудь, нравилось запускать в нее пальцы и теребить волосы. Ее волосы на его груди.
— Если бы мне сказали немного раньше, что я выйду замуж за мужчину старше на двадцать три года, я бы просто усмехнулась и никогда не поверила в это. А сейчас ты мой самый любимый, дорогой и самый молодой мужчина на всем белом свете. Вот как поворачивается жизнь…
Ее глаза стали грустными и повлажнели.
— Что ты, Ирочка? — Не понял сразу Николай.
— Ничего, это я так… А что они хотели от тебя?
Николай вздохнул, гладя любимую по спине.
— Я же работаю на оборонку, Ира, мною создано принципиально новое средство защиты. Такое средство, о котором могут писать лишь фантасты в своих книгах, а оно существует в реале. Их разведке стало известно кое-что, совсем немного — вот они и решились меня выкрасть. Да ничего не получилось — руки оказались коротки. Но ты не переживай, ничего подобного более не случится.
— Конечно, не переживай, — Ирина приподнялась на локте, глядя в глаза Михайлову, — но ведь как-то они узнали, кто-то сдал информацию и за тобой началась охота. Значит, они не успокоятся, будут продолжать другими методами и средствами. Как же мне не переживать?
Николай прижал Ирину к своей груди, ладонью взъерошил волосы.
— Успокойся, родная, все позади. Никто больше не сможет причинить вреда ни тебе, ни мне. В Лэнгли уйдет сообщение, что полученная ими информация ошибочна. Все уладится и никто за мной охотиться не станет.
— Лэнгли? Это что — ЦРУ?
— Да, это их разведка. И больше не будем об этом, все закончилось.
Двадцать первая глава
Май в этом году выдался промозглым, холодным и дождливым. Уже конец месяца, а летнего тепла так и нет. Правда постояло тепло пару дней всего и вот уже вторые сутки льет дождь. Ладно бы дождь, а то с ветром и снег иногда пробрасывает. Но температура держится плюсовая — до одного градуса. Мерзкая погода, хоть и говорят, что у природы ее плохой не бывает. Может — кому-то и такая нравится. Но, наверняка этих людей немного.
Владимир сидел на табурете, поджав под себя ноги и накинув на плечи куртку. Сидел нахохлившись, словно индюк, и ничего не хотел делать. Надо бы завтрак приготовить, печку протопить, чтобы согреться, прийти в себя. Но он сидел, тупо уставившись в одну точку еще с вечера.
Организм брал свое — захотелось в туалет. Владимир с трудом распрямил затекшие ноги. Пошел вначале, словно на ватных ногах. Вернулся через некоторое время с улицы, закрыл дверь на крючок, выпил сырой водицы и плюхнулся на диван, не раздеваясь. Уснул сразу же, хоть и было уже раннее утро. Проспал до вечера.
Может быть от голода, холода или от того, что выспался, но не было в глазах ранее присутствовавшей тупизны. Взгляд стал осмысленным и колючим, дерзким.
Владимир встал и впервые осознанно осмотрелся дома. Тот же старенький диванчик, который еще покупали его родители лет двадцать назад, пара обшарпанных табуреток и стол. Куда-то исчезла, испарилась стенка, холодильник… посуда.
Да-а-а… долго он не был дома… Отец с матерью так и не дождались.
Пятнадцать лет назад сел за изнасилование, отсидел свои отмеренные семь лет и вернулся. Очень скоро получил новый срок на восемь лет.
Прошел Владимир Устинов все круги ада на зоне, где его сразу же опустили, но выжил, не сломался внутренне. Лишь стал неразговорчивым. А глаза становились иногда ледяными, в которые смотреть становилось страшно.
Хоть и не трогали его зэки на втором сроке, как "женщину", но сидеть в положении опущенного очень не сладко. Жизнь продолжалась, жить надо. Денег нет, работы нет…
Владимир вышел во двор. Все тот же, но уже изрядно сгнивший и покосившийся местами заборчик вокруг участка в пять соток. Дом тоже обветшал и выглядел необжитым.
Еще пять лет назад, когда умерли родители, приезжали к нему на зону какие-то люди, просили, уговаривали и даже пугали, чтобы подписал он документы на продажу дома и земельного участка. Отец с матерью приватизировали все и оставался он единственным наследником. Домик, конечно же, никого не интересовал, а вот земля… земля находилась в неплохом месте города и стоила не мало.
Владимира мало сейчас интересовали покосившийся забор и сам дом, но он обратил внимание, что прошлогодней травы на участке не было. Значит кто-то использовал его землю, садил что-то на ней. Лишь земля на его участке выглядела незабытой.
Надо бы протопить печь, нагреть дом, который, видимо, так и пустовал пять лет. Устинов нашел несколько старых брусков, досок, разломал их ногами — топора тоже не было.
В калитку вошел мент или, как сейчас они назывались, полицейский.
— Что — откинулся? Когда на учет ставать будешь?
Владимир сжал кулаки до боли в пальцах, посмотрел на пришедшего своим ледяным взглядом.