— Ты глазами-то не сверкай — не таких видали. Я твой участковый. Пришел проведать освободившегося из мест лишения свободы.
Владимир ничего не ответил. Собрал разломанные бруски и доски в охапку, вошел в дом, перед носом у участкового закрыв дверь, и набросил крючок. Стал растапливать печь, слыша и усмехаясь про себя, как барабанит по двери и бранится полицейский.
Он ничего не нарушил, мента в дом не звал, на учет ему ставать не надо — не условно-досрочно, по звонку откинулся. В течение трех дней обязан явиться за паспортом, а прошли только сутки. Так рассуждал Устинов.
Он растопил печку, присел на табурет. Постепенно дом оживал, наполняясь теплом. Думать не хотелось — слишком много о чем надо было подумать.
В дверь вновь постучали. Первая мысль была снова об участковом. Но прошло некоторое время, вряд ли он продолжал оставаться на крыльце. Да и стук был другой, не напористый. Владимир откинул крючок. На крыльце стояла соседка Татьяна, Устинов с трудом, но узнал ее.
— Как ты изменился-то, Володя, — она немного помолчала. — В городе бы прошла — не узнала. — Татьяна вновь замешкалась ненадолго. — А я вижу — труба задымила… дай, думаю, схожу, узнаю: кто тут еще повадился. Вот… а это ты. Не ожидала тебя увидеть, честно не ожидала.
Татьяна что-то еще хотела сказать, но не решилась, так и осталась стоять на крыльце, не зная, что делать дальше.
— Проходи, раз пришла. Здравствуй соседка.
Владимир отступил от двери, давая пройти в избу.
— Ой, здравствуй, Володенька, здравствуй, — враз оживилась Татьяна. — А я с испугу-то и не поздоровалась даже.
— Что — такой страшный пришел?
— Не страшный… Это я ляпнула не то. — Она снова замешкалась. — И не с испугу вовсе, а…
— Ладно, — перебил ее Владимир, — присаживайся, раз пришла.
Татьяна присела на табурет, огляделась демонстративно по сторонам.
— Я вот еще чего зашла, — она достала сигарету, прикурила, — не только посмотреть на тебя. Года три назад кто-то залез в твою избу — все сперли. Я вызывала участкового, писала заявление, но менты так ничего и не нашли. Посуду всю, топор, лопату я домой к себе унесла, а то бы и это сперли. Пойдем, Володя, поможешь принести все назад.
Татьяна вздохнула, поднялась с табурета и пошла, не оглядываясь. Она понимала, как тяжело сейчас Владимиру. Вернулся домой, а дома ни отца с матерью, даже ложки с вилкой ни одной нет.
— Вот, — указала она на несколько кулей в своих сенях, — это все твое. Как собрала тогда, так все и стоит. В этом куле посуда — неси аккуратно. В этих белье, тряпки кой-какие вилы, одежда. Мебель, холодильник, телевизор, извини — не уберегла. Твоих я хоронила, просили они меня перед смертью сберечь дом, тебя встретить, рассказать все, как было. Расскажу, придет время, а сейчас неси. Потом придешь — в стайке там у меня лопаты, вилы, ведра, топоры…
Владимир перенес все. За работой и настроение поднялось немного. По крайней мере глаза уже не смотрели холодной тоской.
Вновь появилась Татьяна, уже вошла без стука и со своими сумками. Развязала один мешок, достала несколько тарелок, ложки, вилки, ножи. Из сумок вытащила продукты — нарезала, накрывала стол. И все молча.
Владимир тоже молчал, ничего не спрашивал и не мешал Татьяне. Сидел на табурете и наблюдал.
Время изменило и ее. Когда он последний раз видел Татьяну, ей было двадцать два года. Прошло пятнадцать лет. Кто она сейчас… муж, дети?.. Ничего этого Владимир не знал.
— Садись, Володя, к столу, — она достала бутылку водки, налила четыре рюмки, на две положила по куску хлеба. — Помянем твоих.
Выпили молча, не чокаясь. Татьяна сразу налила по второй.
— А теперь за тебя, что ты вернулся. Твои никогда не верили, что ты насильник и убийца.
— Не надо об этом, — оборвал ее Владимир, — не готов я к разговору сейчас.
Он чокнулся рюмкой, опрокинул ее в рот, подождал, пока освободится другая, и разлил снова.
— Давай лучше за тебя выпьем. Никого не осталось у меня на свете, — он грустно усмехнулся, — кроме тебя, соседка.
Очень давно не пил водки Владимир. Три выпитые подряд рюмки немного ударили в голову. Очень давно не видел он женщин… Комок желания подступал, давил на горло… Татьяна встала.
— Не бойся… не изнасилую, — прохрипел он.
— И не получится, Володя… изнасиловать.
Она практически одним движением скинула платье…
Через минуту они вернулись со скрипящего дивана к столу. Изголодавшийся — он толком и не сумел ничего сделать.
— Расскажи о себе, Татьяна, — попросил он.
— А что рассказывать, Володенька? Особо и нечего. Была замужем, детей не родила, родителей тоже схоронила. Одна я, совсем одна. Завтра, вот, вместе поедем — на одном кладбище лежат твои и мои. Покажу где. Ладно, наливай, чего сидишь?
В ее глазах блеснули слезы. Татьяна встала, подошла к дивану, вытерла глаза своим платьем. Владимир обнял ее сзади… и вернулись они к столу уже через полчаса, вдоволь насладившись друг другом.
— А ты-то как, Володя, что делать будешь?
— Не знаю, Таня, не знаю. Паспорт вначале получить надо, работу искать буду.
— А с делом твоим что?
— А что с делом? — Он усмехнулся. — Один раз я уже поискал правды — загремел на восемь лет.
— Да-а-а, видно простому человеку и правды не видать, и не оправдаться даже. Но ведь та сучонка-то потом родила, якобы от тебя. Ты же можешь сейчас на экспертизу подать — явно не твой ребенок. Потом и раскрутиться все, как надо. Хоть судимость снимут, может и накажут кого.
Татьяна наполнила рюмки, ждала ответа.
— Давай лучше, Таня, за тебя выпьем. Согрела ты мне душу сегодня, Танечка, душу согрела. Первый раз за пятнадцать долгих лет. И не сексом — своим отношением согрела. За тебя, моя внезапная радость!
Они выпили и закурили оба. Татьяна решила сменить тему, будет еще время поговорить об этом.
— Сейчас конец мая, Володя, огород надо посадить. Картошку, грядки. У меня семена есть. Завтра на кладбище съездим с утра и начинай копать, а я посажу тебе все. У меня и мотоплуг есть, я еще тоже картошку не садила, завтра собиралась.
Двадцать вторая глава.
Жизнь текла своим обыденным чередом. Для кого-то белыми, для кого-то серыми, а для кого-то и черными днями. Все, как обычно и для каждого индивидуально.
Татьяна с Владимиром жили вместе, дома их стояли рядом, по улице друг к другу не ходили — через огород. Совместное проживание не афишировали, да и некому особо было рассказывать. О законном браке никто не заговаривал — рано еще было обсуждать эту тему, но жили вместе и дружно.
Через недельку вновь наведался участковый. Только на этот раз поздоровался и разговаривал более вежливо.
— Вот какие дела, Владимир, — начал разговор участковый, — паспорт когда получишь?
— Так это не от меня зависит, сами знаете. Велели зайти через три недели. А пока справка…
— А на работу когда?
— Хотелось бы раньше, но пока паспорта нет — кто же примет?
— Да-а-а… так вот какие дела, Владимир, — вновь замялся участковый, — заявление на тебя поступило.
— Да, блин, когда же вы дела-то мне шить перестанете, когда же это все кончится? — Неподдельно возмутился Владимир.
— Никто тебе, Устинов, дела шить не собирается. А заявление вот о чем — известная тебе гражданочка просит оградить ее от вашего возможного очередного надругательства над ней, как над личностью.
— Значит, это опять та сучка на меня кляузы строчит. А вы куда смотрите, органы правоохранительные, черт бы вас побрал. Знаешь что, участковый, один раз тебе скажу — больше говорить не стану. Хочешь: верь, а хочешь: не верь. Я не только ее тогда не насиловал, но даже не видел никогда и не знал. И сейчас знать не хочу. Забоялась она, занервничала. Знает прекрасно, что срок я получил по оговору, по подставе ментовской. А сейчас боится, что освободился и приду искать правды. А правды она ой как боится — вот и пишет необоснованные заявы. Да, мента того я завалил и отсидел уже за него по полной. Только и здесь себя виновным не считаю.