Священник Литуан сообщил гостям, что вскоре они смогут отобедать с касиком. Им также приготовят постели в лучших домах, а сейчас он хотел бы проводить их в храм.
2
Святилище, куда направилась необычная процессия во главе с Литуаном, отличалось от испанских построек классической простоты, как день от ночи. Индейские ваятели покрыли стены множеством замысловатых меандров, и ни один из рисунков, покрывающих фриз, не был похож на другой; умелым мастерам пришлось когда-то поломать себе голову, чтобы ни разу не повториться. Здесь восхищало все: ступенчатые террасы вокруг храма, гладкие четырехметровые колонны, держащие потолок, и многое другое. Но у испанцев голова пошла кругом, когда они увидели убранство огромного зала, которое тускло отсвечивало золотом.
Центральное место у подобия алтаря занимала серебристая фигурка какого-то идола ростом с семилетнего мальчика. Идол хмурил брови и протягивал вперед руки с семью растопыренными пальцами на каждой, направленные на притихших испанцев. По обе стороны от идола находилось не менее двух десятков статуй в человеческий рост: коленопреклоненные женщины, полулежащие, сидевшие на корточках с молитвенно сложенными руками, с протянутыми вперед сосудами, наполненными зеленоватой жидкостью, и золотые глазницы каждой сияли бирюзовым светом.
Напротив идола неподвижно сидели на корточках семь жриц. Ладони их скрещенных рук покоились на обнаженных плечах, бедра прикрывали узкие юбки, ноги были обуты в желтые тапочки с высоким щитком, закрывавшим подъем. Вокруг икр — подвязки с подвесками из оникса, головы венчали диадемы с зелеными перьями священного кетсаля, из-под которых струились светлые волосы, доходившие до середины спины.
У Кортеса даже перехватило дух: самое ценное, что здесь находилось, это, несомненно, жрицы. Таких красивых девушек он ещё не видел. Да и вряд ли увидит. Они, как одна, походили друг на друга. Правда, если вглядеться внимательней, отличия все же были. Их пронзительные карие глаза неотрывно смотрели в мертвые очи идола, и сами жрицы казались бы изваяниями, если бы не ровное, неслышное дыхание, плавно колышущее упругие груди.
Рядом с ними на каменной скамейке сидела ещё одна, вероятно, главная жрица. Она была одета так же, но выглядела немного старше подруг. Ей было не больше двадцатипяти лет, и она, как две капли воды, походила на золотую богиню над аркой городских ворот.
Литуан, подойдя к идолу, заговорил мягким, звучным голосом, обращаясь к испанцам. Но не слишком богатый словарный запас испанских слов, которым владел Тепосо, не смог в полной мере воспроизвести задумчивую речь священника. Все же Тепосо старался как мог, и вот что испанцы смогли усвоить из сбивчивого, путанного рассказа своего переводчика.
Бога, которому поклоняются альмаеки, зовут Альма. Он и злой, и добрый одновременно. Левая его рука — день. Правая — ночь. У Альмы есть жена и четырнадцать дочерей, все они здесь, рядом с Альмой, сделаны из золота, и каждая — в духе своего характера. Жена — Дила — олицетворяет справедливость и является великой пророчицей. Жрицы неотлучно находятся возле Альмы, семь днем, семь — ночью, а старшая жрица — только днем. Число «семь» пророческое, магическое. Две руки Альмы — два раза по семь — четырнадцать. Это цикл. В году двадцать шесть циклов — триста шестьдесят четыре дня, и один день они прибавляют. Молиться Альме или говорить с ним лучше ночью, когда много звезд, хотя ночь — правая рука — порочная, но Альма лучше слышит ночью, а решения принимает утром. Это мудро.
— Спроси у него, — после небольшой паузы сказал Диего де Аран, — из чего сделан их бог. Из какого материала.
Он на секунду оторвал взгляд от серебристой фигурки и посмотрел на Тепосо. Его заинтересовало изваяние идола, которое отливало холодной синевой и напоминало ему свет далеких звезд. Металл не был похож ни на серебро, ни на сталь, которую Диего де Аран признавал лишь в сочетании с крепкой рукоятью меча и прикладом эспингарды.
— Он не знает, — перевел Тепосо ответ Литуана. — И никто не знает. Альма был оставлен далекими предками — отцами их отцов. Те пришли с Высокого Неба. Альмаеки их дети.
Де Аран хмыкнул и слегка тряхнул головой.
Раул Кортес, человек более практичный, протянул руку к идолу, но его остановила мягкая ладонь Литуана, слегка сдавившая запястье.
— Нет, — священник властно взглянул на Кортеса, — нельзя прикасаться.
Молодой испанец понял его без помощи Тепосо и, взбешенный неосмотрительным поступком языческого служителя, дерзнувшего прикоснуться к его руке, мгновенно выхватил меч.
Литуан, не уступая Кортесу в сообразительности, понял, что сейчас произойдет, и с завидной храбростью вытянул руку:
— Лучше отруби, но не прикасайся. Нельзя, — добавил он мягче.
И опять Кортес понял его и уже хотел удовлетворить просьбу священника, а потом бросить отрубленную руку в жертвенник, но Диего де Аран, старший по возрасту и по положению в отряде, несомненно более хладнокровный, решительно взял его за плечо.
— Прекрати, Раул! — сверкнул он глазами. — Сейчас не время. Да и не место.
— Не место?! — Кортеса начало мелко трясти.
Две руки и две пары глаз, казалось, жгли его раскаленным железом. Тем более что одни принадлежали человеку его веры, а другие — полудикому язычнику.
— Не место?! — прошипел он, обращаясь к де Арану. — Ты что, принял другую веру? Поверил в железную болванку, которую они называют богом? Считаешь этот каменный склеп храмом? Полагаешь, что здесь нельзя оборвать жизнь perro maldito (проклятого пса)?
— Прекрати, — процедил сквозь зубы де Аран. — А то сейчас действительно прольется кровь. Но не его, — он кивнул в сторону священника, — а твоя.
Кортес открыл было рот, чтобы достойно ответить наглецу, но сказать ничего не успел — его остановил резкий окрик:
— Вон!
Изящная рука главной жрицы повелительно указывала на выход.
Раул Кортес так и остался стоять с открытым ртом.
До этого он видел жриц только сидящими, а сейчас… Сейчас, когда она встала во весь рост, слегка расставив ноги и вперив мечущий молнии взгляд в переносицу Раула, оказалось, что она выше него на полголовы. Ее лицо горело возмущением, но ровно вздымающиеся груди говорили о спокойном дыхании, что нельзя было сказать о легких Кортеса, шумно и часто гоняющих воздух.
— Valda me Dios! Помоги мне, Господи! — прошептали губы изумленного Диего де Арана, невольно оробевшего при виде атлетического тела жрицы, которой меч Кортеса, наверное, казался шпагой.
Главная жрица продолжала указывать рукой на дверь до тех пор, пока испанцы в сопровождении Литуана не покинули храм. Она опустилась на скамейку и покровительственно оглядела неподвижных подруг, никак не прореагировавших на инцидент в храме.
3
— Эта женщина — воин? — Тепосо старательно задавал вопросы де Арана, адресованные священнику, а выслушав ответ, переводил. Складывалось впечатление, что он разговаривает сам с собой:
— Нет. У нас нет женщин-воинов. — А почему она выглядит так воинственно? — Все жрицы должны быть такими. — А почему? — Это давняя традиция. Однажды они спасут наш род от гибели. — Остальные тоже такие большие? — Да. — А другие женщины племени? — Чуть поменьше. — Значит, таких только пятнадцать? — Да — А как её зовут? — У неё нет имени. — ?! — Да, у неё нет имени. Но её будут называть именем жены Альмы — Дилой. — А когда её так будут называть? — Может быть, уже скоро. — А как зовут других жриц?..
Тепосо чувствовал, что тупеет от вопросов испанцев, внезапно ставших озабоченными при виде неземной красоты жрицы. А Литуан отвечал спокойно и охотно, как будто ничего не произошло.
За обедом, торжественно проходившим в тронном зале, где вместо столов стояли длинные лавки из того же ценного дерева, что и трон, Литуан рассказал о том, что с утра волновало испанцев: откуда альмаеки узнали об их визите.