Котелок сняли и поставили на плоский камень, и кэлпи, соблюдая неведомый Фоме порядок, по очереди полезли туда деревянными ложками. Ложки были белые, резные и почти светились в зеленом полумраке. У Фомы была такая же. Он не выдержал и тоже зачерпнул горячий отвар. Еда была неожиданно вкусная, или ему это с голоду показалось?
Зеленый часовой переливчато свистнул откуда-то из ветвей. Кэлпи насторожились, побросали ложки, потом встали и пошли куда-то. Двигались они осторожно и легко, точно звери или огромные насекомые.
Один остался с Фомой. Рыбка в ухе у него была с рубиновым глазом, по этому глазу Фома и отличал его от других.
— Что-то случилось? — спросил Фома небрежно, облизывая ложку. Сейчас придут наши, подумал он, и убьют этих уродов. Всех.
— Мертвые приплыли, — сказал кэлпи.
Фома пролил из ложки варево на траву.
— Ты поел? — сказал кэлпи. — Пойдем.
Он поднялся на ноги и легко поднял Фому за плечо. Только теперь Фома разглядел, что рубаха и штаны у него были из выделанной чешуйчатой кожи — то ли рыбы, то ли змеи.
Кэлпи двинулся обратно к берегу, подныривая под нависшие ветки, а Фоме даже не пришлось нагибаться.
Мертвые, со светящимися во тьме белыми молочными глазами… Значит, у кэлпи все-таки есть магия! Но Фома увидел лишь ткнувшуюся носом в заросли лодку, в которой стоял высокий стройный кэлпи, упираясь шестом в дно. В лодке лежали тела. Не люди, кэлпи. Мертвые кэлпи. Руки сложены на груди, лица уже не зеленые, серые, точно прибрежная глина. У одного на лбу засохла темная кровь.
— Только трое, — бесстрастно сказал кэлпи, стоящий рядом с Фомой. — Одного мы оставили вам.
— Так вам и надо, — сказал Фома, — так вам и надо. Струсили, ага? Трусы, похитители детей, убийцы, подлые нелюди. Мы убьем еще, мы всех вас перебьем, мы разыщем вас на ваших островах, мы развесим вас на деревьях…
Алая волна гнева подхватила его и понесла, и сквозь звон в ушах он еле различал, как мелкая волна плещет о борта лодки мертвецов.
— Только трусы берут в плен детей. Трусы, слабосильные трусы. Только трусы нападают исподтишка. Мой отец вас убьет. Он соберет людей и придет за мной. Он сильный. Он пальцами может согнуть железный гвоздь. Он…
Он вдруг понял, что стало очень тихо. Волны по-прежнему еле слышно плескались о темные борта лодки.
Кэлпи молча смотрели на него. Потом один из них сказал:
— Иди. Мы будем готовить наших мертвых к погребению.
Они собираются оставить его одного? Фома подумал, что, если броситься в воду и поплыть, можно перебраться на другой островок и рано или поздно добраться до сухой земли. В воде водятся хищные рыбы, змеи и еще много чего страшного, но это, наверное, не так страшно, как кэлпи. Можно спустить на воду бревно, лечь на него животом и загребать руками. А можно связать плот. Вон какие гибкие ветки свешиваются… Надрать их побольше… несколько бревен, и…
Тот кэлпи, у которого серебряная серьга-рыбка была с рубиновым глазом, сказал:
— Идем. Тебе нельзя. Смотреть нельзя.
И добавил:
— Пока нельзя.
Он поклонился лодке и, схватив Фому за плечо своими цепкими пальцами, втащил его обратно под зеленый полог.
Костер прогорел, варево в котелке подернулось жирной пленкой, но Фома все равно взялся за ложку и проглотил несколько кусков. Ему было стыдно, что он не может удержаться, но он ничего не сумел с собой поделать.
— Ваши мертвяки сгниют, — сказал он и опять запустил ложку в котел. — Их съедят раки. И рыбы.
— Раньше, — сказал кэлпи, — мы заворачивали наших мертвых в погребальные пелены, пропитывали их смолой… клали в лодку и поджигали. Ночью. Огни плыли по воде. Огни мертвых.
— У вас кончилась смола, — сказал Фома, — и погребальные пелены. Так вам и надо.
— Люди научились находить нас по огням, — сказал кэлпи. — Огни горели ночью. Высокие огни. Люди били нас с воздуха.
— Так вам и надо, — повторил Фома.
— Теперь мы пускаем лодку по воде днем. Ставим на нее такую вашу машинку. Она срабатывает, когда лодка с мертвецами далеко. Огни загораются далеко. Нас не найти. Мы учимся…
— Все равно мы вас убьем, — сказал Фома, — вы трусы. Вы бьете в спину. Нападаете исподтишка. Вы педики, слабаки и трусы.
— Мы воевали храбро. — Рубиновый глаз серебряной рыбки блеснул алой искрой. — Мы стояли лицом к лицу. Против ваших ружей. Мы знали честь. Но вы превратили нас в трусов.
— Вы всегда были трусами, — сказал Фома.
— Нет, — упорствовал кэлпи, — это вы превратили нас в трусов. Лишили нас силы. Лишили чести.
— Чести нельзя лишить, — сказал Фома, — ее можно только потерять. Я знаю.
Он смотрел недавно фильм, где герой говорил так. Или похоже.
— Но вы сделали это, — настаивал кэлпи. — Вы убили наших бардов.
— Мы стояли гордо, — сказал кэлпи, — и воевали смело. Барды слагали о нас песни. И мы воевали так, чтобы песни о нас были не стыдные. Чтобы никто потом не мог петь о том, что такой-то из рода такого-то струсил. Но бардов не стало, и нам стало все равно.
— Потому что вы и есть трусы, — сказал Фома.
— Теперь — да.
— Так вам и надо. Так и надо вашим бардам.
— Вы не соблюдали правила войны. Бардов нельзя убивать. Они неприкосновенны. Но кто-то надоумил вас. Кто-то догадался стрелять в бардов. Охотиться на бардов. Барды не прятались. Их было легко убивать.
— Мне нет дела до ваших вонючих бардов, — сказал Фома.
— Ты не важен, — сказал кэлпи, — барды важны.
Фома вдруг заплакал. Ему было очень стыдно, но он ничего не мог с собой поделать.
— Отпустите меня, — всхлипнул он, размазывая слезы, — пожалуйста. Что вам стоит? Скажете, что я убежал…
— Вы нашли гнездо бардов в Дельте. Вы выжгли его с воздуха, — твердил свое кэлпи. — Больше не осталось бардов. Теперь мы воюем как вы — подло.
— Мы не воюем подло, — возразил Фома и поскреб ложкой по дну котелка. Оказывается, он сожрал все эту их вонючую еду. А он и не заметил.
— У вас нет правил войны, — сказал кэлпи, — у вас нет чести. Но иногда…
Он задумался.
— Иногда вы поете песни. Я сам это слышал. Вы поете песни.
Когда Фоме было семь, кэлпи перебили охрану и подорвали цистерны с нефтью.
Фома проснулся посреди ночи, потому что за окном было светло. Не как днем — по-другому. Багровый колеблющийся свет заливал комнату, простыни на постели казались красными. Далеко за домами горел огонь, что-то бухало, потом завыла сирена, перекрывая дальние людские крики.
Фома слез с кровати и подошел к окну: там, вдалеке, черные деревья, крыши домов и наблюдательные вышки четко вырисовывались на фоне яркого разноцветного пламени.
— Мама, что это?
— Отойди, — тут же сказала мама, но, не дождавшись, когда он послушается, подбежала, схватила его и оттащила от окна. — Ты можешь пораниться осколками.
— Окно разобьется? — поинтересовался Фома деловито.
— Не знаю.
Мама повернулась к отцу, который уже натягивал куртку.
— Что случилось? — спросила она, голос у нее стал тоненький, как у девочки.
— Похоже, горят цистерны, — сказал отец. — Цистерны с нефтью.
— Кэлпи?
— Может быть.
— Но это же совсем рядом! Как они ухитрились пробраться?
— Кэлпи не дурачки. И они гораздо хитрее, чем про них думают. Они больше не бросаются грудью на пулеметы, как раньше. А мы-то бросили все на охрану новой буровой установки! К ней-то легче подобраться; она в нескольких километрах от Территорий. А они взяли и подорвали цистерны, завтра должен был прилететь грузовоз с Суши, ну вот…
— А если они вот так… нападут на школу или больницу?
— Зачем? — спросил отец.
— Ну… это же нелюди. Кто может знать, что у них на уме.
— Кэлпи, конечно, не люди, — согласился отец, — именно поэтому они ничего не делают просто так. Не волнуйся, они не нападут на школу. Никогда. Зачем им это?
— Откуда ты знаешь?
— Я верю специалистам. Кому же еще верить? — Он горько усмехнулся, потом сказал: — Ну, ладно, — торопливо поцеловал маму и ушел.