Но тогда я стала слышать все больше сплетен о Джоан. Мужчины были для нее игрушками, от которых она уставала через месяц или два. В старшей школе никому не было дела до того, что у нее никогда не было серьезных отношений, но теперь, когда она становилась все старше, люди начали это замечать. Уже пора великой Джоан Фортиер остепениться – все так думали.
Ну а мне нужно было принять решение. «Оно того не стоит», – сказала я себе, но на самом деле подумала, что, возможно, Дарлин права.
Натанцевавшись с Томми, она пошла домой, чтобы переодеться. Через несколько часов она бежала по моему газону в голубом вельветовом платье, в ушах красовались фиолетовые сережки размером с грецкий орех.
Услышав звук торможения ее «кадиллака», я выскользнула на улицу и увидела, как Джоан выскакивает из бледно-зеленой машины перед Фредом, шофером, который всегда, сколько помню, возил ее.
– Та-да, – пропела она и, демонстративно проигнорировав аккуратный тротуар, ринулась по траве босиком. Туфли были в ее руках, лицо – без косметики, а волосы – взъерошенными: у нее был такой вид, будто она только что встала с шезлонга у бассейна. Возможно, именно так все и было.
Я сдержала вспышку злости: она опоздала на сорок пять минут.
– Нам уже пора выходить, – крикнула я.
Она улыбнулась, как всегда пожала плечами и поцеловала меня в щеку. Я унюхала кокосовый запах ее масла для загара.
– Ты даже не приняла душ? – спросила я. – Или ванну?
Она снова пожала плечами. Она не могла сфокусировать взгляд, будто провела слишком много времени на солнце.
– В чем проблема? – спросила она и прошла мимо меня, зайдя в дом и бросив туфли – от Феррагамо – на паркет в холле.
Я усадила ее за туалетный столик и, вспомнив комментарий Дарлин о хвостике, завязала ей французский узел. Я слегка напудрила ее лоб, но румяна решила пропустить, потому что ее щеки и так были красными.
– Если ты будешь так долго торчать на солнце, – сказала я, – то превратишься в лобстера.
Джоан проигнорировала мои слова, она вертела в руках бриллиантовый браслет, который Фарлоу подарил ей на двадцатитрехлетие.
Родители Джоан по-прежнему жили в доме, где она выросла, в Эвергрин. Ее отцу было за восемьдесят, он был уже не в своем уме, и Мэри, его верная подруга, стала опекуном мужа.
– Сиди ровно, – пробурчала я, штрихуя брови Джоан карандашом.
Джоан принимала макияж, только если наносила его я. Я знала ее лицо лучше своего: родинка на виске была даже милой, а не отталкивающей, острые скулы, еле заметная россыпь веснушек на лбу, появлявшихся лишь летом.
– Ты слышала о Дэйзи Минтз? – спросила она.
Ну конечно, я слышала. Дэйзи Минтз, ранее Диллингуорт, наделала много шуму в Ривер-Оукс три года назад, сбежав, чтобы выйти замуж за еврея из Нью-Йорка. Короче говоря, родители отказались от нее; несомненно, состояние Минтз окупило ее выходку. На прошлой неделе я слышала от нашей подруги Сиэлы, что Дэйзи подала на развод. Мистер Минтз оказался неверным. Эта история была стара как мир. И даже старше. Помимо воли, мне стало очень скучно.
– Ну а чего она хотела? Она выбрала роскошь, гламур и деньги. И практически незнакомца. Конечно, все развалилось.
Джоан не ответила.
– В любом случае вся эта история неприглядна, – продолжила я. – Он хочет оставить себе ребенка. Чушь, – бурчала я, нанося точку основы под макияж на ее подбородок. – Дети принадлежат матерям.
– Она хочет отобрать у него много денег, – вдруг сказала Джоан. – Тонны.
– И? – У всех нас было много денег. – Это дитя вырастет с родителями, которые ненавидят друг друга. Чего она ожидала?
– Может, она любила его.
– А может, она была непредусмотрительна, – возразила я.
– О, Се, – сказала Джоан, – не будь такой занудой. – Ее голос был спокойным; я не обиделась. Из нас двоих я действительно была занудой. Я не возражала.
– Может, я и зануда, но, по крайней мере, моя жизнь не обернулась крушением.
– Дэйзи Диллингуорт Минтз, – сказала она, – живет на великом острове под названием Манхэттен.
– Ты вся горишь, – сказала я, щупая ее лоб тыльной стороной ладони.
– Правда? Наверное, из-за погоды. Кажется, солнце сегодня светило только для меня.
– Может, так и было, – сказала я, и Джоан улыбнулась. Между нами царило полнейшее понимание и умиротворение.