Я-то, Корнилов П. В. Н., давно об этом задумывался, сдается мне, и Вы, уважаемый С. 3., не миновали этого, но разве мы с Вами открыли счет? Счет открыт давным-давно самыми разными людьми, и сроки определялись самые разные. Ближайший к нам срок конца света, если помните, определил, кажется, Мирандола: год 1994 он определил.
Чем черт не шутит, особенно если шутки-то модные?
О сыне своем, родившемся в Белогорске, я узнал, когда он уже был юношей.
А потом узнал, что он погиб в 1945 году под Берлином.
А ведь погибнуть-то должен был я. Причем еще до того, как стал его отцом. Конечно, я – двух мнений быть не может. Вы лучше других знаете об этом. Но я не умер тогда, а теперь слышу: «Лучше, чтобы дети умирали сейчас, продолжая верить в бога, чем чтобы они выросли при коммунизме и когда-нибудь умерли, уже не веря в бога».
И всюду так: провозглашение бога в том смысле, когда провозглашающий выше бога, которого он так усердно превозносит, и лучше него знает, когда нужно и когда не нужно убивать миллионы детей. Лучше бога знает, быть или не быть человечеству, лучше него знает, что должно быть: что-нибудь или же такое ничего, в котором одиночества и того нет. В котором ничем не обузданного стяжательства (когда самых богатых предлагается совершенно освободить от налогов для «пользы» государства и народа, руками которого все богатства созданы), и того нет!
Предложения все налоги взыскивать только с бедняков – нет! И придуманных «Десяти заповедей Николая Ленина», которыми просвещенный президент умеет чуть не до смерти перепугать свою сверхцивилизованную страну, а своих поклонниц и поклонников прежде всего, – нет! И уже нечем и некого, и некому пугать, устрашать какой-то «угрозой»! Никаких угроз – нет!
Да-да – Вы угадали: мне всегда нравилось представить себя последним, самым последним. Я даже с любимой женщиной и с той разыгрывал последних Адама и Еву. (Может быть, я потому ее и потерял, что навязывал ей совершенно несвойственную роль, не раз думал я позже. Может быть, она этой роли сначала поддалась, а потом ужаснулась?)
Но вот уже и театр, который я когда-то с таким увлечением и легкостью чуть ли не ребяческой разыгрывал на полном серьезе, вот уже этот театр разыгрывают не только голливудские актеры и каскадеры, но и генералы, и актерствующие президенты, премьер-министры обоего пола, «леди и джентльмены».
А вдруг я тоже виноват? Я ради собственного интереса и «самоутверждения» разыграл когда-то роль «последнего», ради оригинальности собственной мысли убедил себя в неизбежности скорого конца света, а потом неким телепатическим образом эта мысль достигла и других актеров, в том числе – актерствующих президентов... Конечно, не я первый, но ведь и я тоже... «И я тоже...» Это ведь у меня не впервые в жизни. Не впервые. Моя-то роль возникла от слабости, от бессилия, оттого, что я не нашел себя ни в одной из своих жизней, от невезения во всех них, и я никогда не думал, не предполагал, что эта роль станет возможной для самых сильных мира сего, притом же действующих божьим именем... А надо было об этом думать. Надо было предполагать.
И как какая ошибка могла произойти со мной? Спустя многие-то годы – ума не приложу! Ведь я-то никогда и ни в чем не искал корысти, уж это – как перед богом – никогда, ни в чем! Ну, кроме разве того, что всегда хотел оставаться в живых.
Да, да, был грех, очень хотелось жить. Даже и тогда, когда совершенно не знал, зачем и почему. Когда жить не хочется, но умирать не хочется еще больше и нет сил умереть. Так и чередуются две фазы... Первая – когда грех чувствуется и переживается, и мучаешься им бесконечно; вторая – отпущение греха самому себе...
Первая-вторая, первая-вторая, первая-вторая...
Бездарный сценарий жизни, задуманный атомными режиссерами, становится сильнее самой жизни, он ужасно как закамуфлирован, но вот послушайте, что когда-то было сказано об этом сценарии: «Капитал боится отсутствия прибыли или слишком маленькой прибыли, как природа боится пустоты. Но раз имеется в наличии достаточная прибыль, капитал становится смелым. Обеспечьте 10 процентов, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживленным, при 50 процентах положительно готов сломать себе голову, при 100 процентах он попирает все человеческие законы, при 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы».