Фрак, конечно же, не пожелал говорить с журналистом о «скандале» «из уважения ко всем, кто в нем замешан», – уважение для Фрака всегда было важнее всего. Но на самом видном месте в брошюре он как бы ненароком попросил разместить фотографию Петера Андерсена, хотя тот уже не работал в клубе, а рядом – фото маленькой девочки из детской команды. Лица на снимке видно не было, только длинные волосы, такого же цвета, как у Маи, как скрытое послание спонсорам: клуб на самом деле принадлежит Мае, а не Кевину. Скрытым, впрочем, оно казалось только Фраку. «Не ошибешься».
Он оплатил эти двенадцать флагштоков из собственного кармана, и теперь все посетители матчей проходили по этой аллее его власти под сенью огромных зеленых полотен с медведями. О флагах написали в местной газете, а поскольку они народу нравятся гораздо больше, чем крыши, у многих вскоре возникло чувство, что весь ремонт оплатил Фрак. А не коммуна.
Конечно же, Фрак был слишком скромен, зачем ему хвастаться, он сказал это по секрету всего лишь двумстам знакомым и тому журналисту. Скажете, бесстыжий оппортунизм? А что тут плохого?
Рамона у себя в баре не упускала случая сообщить Фраку в глаза, что он полный дурак. Но за его спиной однажды сказала совсем другое: «Над такими, как Фрак, только ленивый не насмехается, но вы хоть знаете, что он за человек? Горячее сердце. Этот город для него – дело жизни. Можете продолжать смеяться, но что сделали для города вы? Что вы построили? Что построило государство? Вы думаете, сюда приедет правительство и найдет всем рабочие места и жилье? Да они даже не знают о нашем существовании! – Рамона опрокинула в себя добавочный «завтрак» и добавила: – Может, Фрак и конченый идиот, но без таких, как он, городу не выжить».
Преувеличение? Пожалуй, но не скажешь, что неправда.
Фрак знал, что все между собой связано, флаги были символом клуба, и, если буря их разорвет, люди перестанут верить в хоккей. А если после бури они будут гордо реять у входа, как будто Бьорнстад бессмертен, люди решат, что так и есть. Фрак побежал, потому что видел чуть дальше, чем остальные.
И к тому же был конченым идиотом.
Ветер ревел в ушах, так что Фрак не услышал собственного крика, когда, застряв пальцем в узле, сорвал ноготь – полностью, до мяса. Боль была такой мгновенной и невыносимой, что он упал на колени, руки и щеки покрылись потом.
Вскочив на ноги, Фрак побежал к входу и стал барабанить в дверь. Никто не открыл, и он в отчаянии стал бить по железу ногой.
Банк-банк-банк.
13
Короли
Маттео пошел через богатый район в надежде, что ветер между виллами не такой сильный. Он цеплялся рукой за стены и заборы, когда было можно, зажмуривал глаза, но ветер с силой разжимал ему веки, будто хотел показать, как рушится все вокруг. На одной из дверей Маттео заметил деревянную вывеску, давным-давно сделанную ребенком, который теперь стал подростком: «Сдесь живут Лео, Мая, Петер и Мира Андерсон». Маттео прошел слишком близко от гаражных ворот, так что сработали фотоэлементы и зажегся свет. В этой части города электричество еще не отключилось, в отличие от окраины Бьорнстада на границе с лесом, где жил Маттео. В глубине дома мужчина вскочил с дивана и посмотрел в окно. Маттео знал его, в городе его знали все, это был Петер Андерсон, бывший спортивный директор «Бьорнстад-Хоккея». Когда-то он играл в НХЛ. Все хоккейные города – монархии, и Петер был здесь королем. Но теперь он постарел и выглядел несчастным и одиноким. Маттео был этому рад. Мальчик надеялся, что все хоккеисты этого города, без исключения, потеряют то, что любят, и поймут, каково это.
Петер вглядывался в темноту, пытаясь понять, почему зажегся фонарь у гаража: он надеялся, что это подъехала машина и кое-кто вернулся домой. Но ничего не увидел. Маттео успел убежать навстречу ветру. Петер никогда не узнает, что он там был, да он и не знает Маттео. Пока.
14
Шоколадные шарики
Банк-банк-банк.
Банк-банк-банк-банк-банк.
Словно шайбы ударяют о стену, но это обломанная ветка из садовой изгороди стучала на ветру по опрокинутому контейнеру для мусора. Петер Андерсон разочарованно смотрел в окно: буря разносила в клочья весь город, а он сидел в тепле и безопасности, ему не надо было никого спасать, никто не нуждался в его помощи. Ему было жаль себя, теперь он часто себя жалел, больше всего за то, что ему себя жалко. И отчаянно презирал.