Вскоре после аварии секретарь парткома ЧАЭС С.К. Парашин по моей просьбе распорядился, можно сказать, мгновенно переснять фотографии героев с их пропусков — других источников не было. В Информэнерго их увеличили. Позднее я передала эти фото в Музей Гражданской обороны СССР — Центральный музей МЧС. Я подарила Александру Ювченко его портрет.
— Жив! — воскликнул он, указывая на мою карандашную пометку.
— Простите ради бога, не заметила. В мае-июне 86-го я еще никого из “шестерки” лично не знала, знакомилась по рассказам.
— Но мне дорога именно эта пометка... Спасибо.
Из “шестерки” выписались две трети лечившихся там героев. Среди них — заместитель начальника РЦ-1 (реакторного цеха энергоблока № 1) Вячеслав Алексеевич Орлов. Ему нечего было делать на четвертом блоке. Он даже получил отпускные деньги, и жена посоветовала: “Не ходи, ты в отпуске”. Но он пошел.
Потом, выполняя команды начальника РЦ-1, он работал в составе аварийной бригады, как и другие руководители цехов.
Вот как характеризовала В.А. Орлова аттестационная комиссия ЧАЭС в 1978 году, вскоре после его приезда из города Комсомольска-на-Амуре, где он работал инженером-механиком: “Учит и воспитывает подчиненный персонал. Качествами организатора обладает. Целеустремленен в любом деле, быстро ориентируется. О деле говорит коротко и ясно”.
— В больнице Орлов писал друзьям инструкции: что теперь конкретно они должны делать в создавшейся обстановке,— рассказывает Э.П. Ситникова — и все меня просил: “Узнай, получили они мое письмо? Есть у них вопросы? А ведь понимал, что на станцию уже не вернется, так как в зоне АЭС работать не сможет.
В ту ночь сказали: “Помоги”. И они шли, как, вероятно, пошел бы каждый, даже понимая бессмысленность этого. Обидно только, что многие походы были действительно бессмысленны. А РЦ-1 остался без головы: и сам начальник В.А. Чугунов, и его заместители в ту ночь набрали по 400 бэр каждый. Всех отправили в больницу. Чугунов еще сопротивлялся. И все они пытались шутить. А Дятлов дразнил: “Чугунов, ты приедешь без кудрей”. На что тот ему ответил: “А у тебя вообще только кудри и есть”.
Владимир Александрович Чугунов еще раньше был начальником цеха централизованного ремонта (ЦЦР), а это значит — знал на ощупь все хозяйство станции. В три часа ночи он позвонил Г.Ф. Заводчикову в Припять, сообщил об аварии на четвертом блоке и приказал, собрав персонал цеха по цепочке, прибыть на станцию — в штаб гражданской обороны. К тому времени Чугунов и Ситников уже побывали на БЩУ-4 (и сейчас туда невозможно войти без специальной защитной одежды). Они были едва ли не в состоянии аффекта и во что бы то ни стало искали способ спасти четвертый блок, еще не зная, что это — невозможно, потому что вошли на БЩУ не с улицы, а по внутренним переходам.
Развал могли увидеть приехавшие в автобусе. Они-то и сказали Ситникову и Чугунову, что их попытки бесполезны, что пожарных увезли в медсанчасть, многих — без сознания. Тогда оба поднялись на крышу третьего энергоблока, чтобы убедиться в ситуации своими глазами. Чугунов взял бинокль. Он хотел еще взобраться на крышу ХОЯТа (хранилище отработавшего ядерного топлива) — оттуда хорошо видно, да не пустил дозиметрист; уже было ясно, что это здание простреливается пучками радиоактивных излучений от разрушенного реактора (очень скоро такие участки так и стали называть — зонами прямого прострела). Но все-таки Чугунов походил по двору вокруг зданий второй очереди АЭС. Увидел валяющийся на земле графит и доложил о нем в бункер директору и главному инженеру ЧАЭС. До него графит на земле видели, но не осознавали, что он — из реактора, поскольку даже не предполагали такую возможность. Не прореагировало на его слова и начальство: этого — “не может быть, потому что не может быть никогда”.
...Часов в 7-8 утра и его отправили в медсанчасть. Он жадно курил, и Нина, жена, сказала: “Хоть сейчас-то не курил бы”. — “Молчи, женщина”, — пошутил он в ответ. В московской “шестерке”, как тепло называют ее возвращенные к жизни, Чугунову грозили инвалидностью и отлучением от атомной станции. Не прошло и года, как он буквально выпросился обратно на свою ЧАЭС.
Несколько раз на станции я видела его озабоченные глаза под черной шевелюрой. А если все же сталкивались лицом к лицу в коридоре, он, поздоровавшись, стремительно исчезал. Не любит разговоры на эту тему, а может быть — интервьюеров.