Мой отец, невысокий широкоплечий мужчина с лукавым блеском в глазах, то расхаживает вокруг плиты с трубкой во рту и рулеткой в руках, то делает заметки и чертит какие-то диаграммы в блокноте. Вокруг плиты, на которой я лежу, расположено еще около дюжины каменных строений, стен и желобов. Вертикально стоящие камни расставлены в соответствии с меняющимся положением солнца в разное время года. Все здесь таит загадку. Фермер, купивший этот участок в Сейлеме, штат Нью-Гэмпшир, в середине двадцатого века, назвал его Мистери-хилл. Некоторые исследователи предполагают, что все эти сооружения построены переселенцами-викингами в 1000 году нашей эры, за несколько веков до путешествия Колумба в Америку. Другие считают, что это дело рук кельтов, выходцев с Британских островов, и что постройки датируются 700 годом до нашей эры. Есть версия, что все это строилось тысячи лет воинственными индейскими племенами абенаков и пеннакуков.
Кем бы ни была воздвигнута эта конструкция, у меня мурашки бегают по спине, когда я лежу на граните. Я представляю себе, как моя кровь стекает по канавке вокруг тела и течет по желобку в специальное ведро. Мне и жутко, и интересно. Мне десять лет, и я помогаю папе разгадать очередную научную тайну. Не знаю точно, отчего я дрожу, – от холода каменной плиты этим свежим осенним утром, какое бывает в Новой Англии, или от волнения на пороге открытия. Мой отец, без сомнения, заряжен последним, и мне тоже передается его воодушевление. Я чувствую, что вношу свой вклад в прогресс науки, раздвигая границы непознанного. Десятилетний мальчишка, я уже очарован наукой, возможностью найти ответы на вопросы, собирая и анализируя данные, а не просто сидя в раздумьях в кресле или принимая на веру слухи и байки.
Мистери-хилл до сих пор остается неразгаданной тайной, вероятно, в связи с тем, что многие народы на протяжении веков использовали эти руины по-своему, разрушая или переделывая то, что могло бы послужить доказательством его происхождения. Этот «жертвенный камень» вполне мог быть всего лишь основанием яблочного пресса в девятнадцатом веке, а бороздка по краю – лишь приспособлением для сбора яблочного сока. Или, например, каменным прессом для добычи щелока из древесной золы, чтобы сделать мыло. Мы с отцом так и не нашли никаких подтверждений той или иной версии происхождения Мистери-хилл, но волнение, которое дарят методичные поиски истины, навсегда осталось в моей памяти.
Будучи скептиком до мозга костей, отец постоянно сомневался в своих представлениях о чем бы то ни было. Разбираться в вещах, которых он не понимал или которые противоречили его предположениям, было для него величайшим наслаждением. Мне досталась от него не только страсть к науке, но и понимание того, что ее сущность – эксперимент. Наука по своей сути – всегда процесс. Какой бы убедительной ни выглядела сложившаяся картина мира, нужно быть готовым пересмотреть ее, если новые факты вызывают противоречия. Одним из результатов такого открытого отношения всегда будет радость при встрече с необъяснимым. Изучая вещи, которые вписываются в рамки уже имеющихся идей, мы можем лучше понять их нюансы. Но только изучение чего-либо, не вписывающегося в существующие теории, чаще всего приводит к научному прорыву.
Хотя отец и учил меня с радостью исследовать то, чего я не могу объяснить, он никогда не имел дела с такими абстрактными вещами, как человеческое сознание, мысли и чувства, не говоря уже об умозрительных понятиях вроде Бога, духа и души. Я всегда был доволен своим «научным» воспитанием и своим намерением стать ученым, и, вслед за отцом, я считал, что эмпирические данные – основа ответа на любой вопрос.
В Корнеллском университете моей специализацией стала экспериментальная психология. При помощи научных методов я исследовал, как золотые рыбки находят путь в лабиринте, почему крысы учатся нажимать на рычаг, чтобы получить еду, только в определенное время; почему молодые макаки-резусы под одними предметами находят еду, а под другими – нет. Но каким бы удивительным ни был интеллект животных, я твердо знал, что хочу работать с людьми, и решил продолжать обучение в медицинском университете. Там мне понравилось многое – от акушерства до наблюдения пожилых пациентов на дому. Но чем больше я узнавал о психических расстройствах, тем больше воодушевлялся тем, как мало мы знаем о мозге. Множество вопросов без ответа манило меня, и я выбрал психиатрию.