А вот кто, кажется, вовсе не горел желанием сразиться с миром, так это Джейсон Барре, тридцатитрехлетний владелец магазина «Все для серфинга и дайвинга», которого она одаривала своей благосклонностью последние девять месяцев. Его родители были врачами — это был один из аргументов, сразу расположивших Паулу к нему, — и они помогли ему открыть свое дело, на котором он непрерывно терял деньги вот уже три года, с момента торжественного открытия. Когда поднимались волны, Джейсона проще было найти на пляже, а после прибоя он усаживался на вращающийся стул за конторкой и продавал восковые эпиляторы блеклым подросткам, произносившим словечки типа «грубиян» или «убийца» пронзительными аденоидными голосами. Джейсон любил серфинг, а еще он любил вдыхать сигаретный дым в спортивных барах, сидя с прищуренными глазами и широкой калифорнийской улыбкой на лице, в резиновых шлепанцах на босу ногу и потертых выцветших шортах, едва удерживающихся под его округлым брюшком на выступающих тазовых костях.
Паула ничего не имела против. Она сказала ему, что он должен бросить курить и сократить потребление спиртного, но особо на этом не настаивала. Честно говоря, ее это не слишком волновало — одного чемпиона мира на двоих было вполне достаточно. Когда девушка была в форме, а в последнее время она была в форме постоянно, Паула невольно чувствовала моральное превосходство над всеми, кто не мог этим похвастаться, а Джейсону хвастать было явно нечем. Он не угрожал никому, у него даже мыслей таких не было. Он был привлекателен, и все тут. Ей нравилось его брюшко, выпирающее из-под свободной футболки, его прищуренные глаза и неторопливые манеры, а он восхищался ее целеустремленностью, суровой сосредоточенностью силы и красоты. Она никогда не принимала наркотиков или алкоголя — или почти никогда, но он уговаривал сделать пару затяжек марихуаны, прежде чем заняться любовью, и это расслабляло, словно поры ее тела раскрывались, и через них высовывались кончики нервов. Ей не с чем было сравнить занятие любовью в таком состоянии, разве что с тем, как разрываешь ленточку на финише двадцатишестимильного марафона.
Был августовский вечер, половина восьмого, пятница. Солнце висело в окне, словно яблоко, и Паула только что вышла из душа, закончив двухчасовую разминку перед предстоящим в воскресенье троеборьем, когда раздался звонок. В трубке звучал мягкий и глубокий голос Джейсона.
— Привет, детка, — сказал он, дыша в телефон, словно сексуальный маньяк. (Он всегда называл ее деткой, и ей это нравилось — как раз потому, что она не была деткой и никогда ей не станет, — так они издевались над троглодитами, приросшими к табуретам в баре рядом.) — Знаешь, я тут подумал, что, может быть, ты захочешь составить мне компанию. Да, я в курсе, тебе нужно спать, и великий день наступит уже послезавтра, а Зинни Бауэр, наверное, уже спит, но все равно. Приходи. Сегодня мой день рождения.
— Твой день рождения? Разве он у тебя не в декабре? Повисла легкая пауза, в которую ворвался обычный шум, — пьяные выкрики, доносящиеся словно из преисподней, голоса перекрикивающих друг друга дикторов шести спортивных передач, идущих одновременно на больших телевизорах, и назойливый ритм, отбиваемый на заднем плане музыкальным автоматом.
— Нет, — ответил он наконец, — день рождения у меня сегодня, двадцать шестого августа. Не знаю, откуда ты взяла этот декабрь… впрочем, неважно, приходи, детка, или ты собираешься навалиться на углеводы?
Вообще-то она собиралась. О чем и сообщила.