В наше собственное время эмотивизм есть теория, воплощенная в характеры, в отношении которых справедлив общий эмотивистский тезис о различии между рациональным и нерациональным дискурсом, но воплощение характерами этого различия осуществляется в весьма различных социальных контекстах. Два из них уже были отмечены: богатый эстет и менеджер. К этим двум мы должны сейчас добавить третий, а именно характер терапевта. Менеджер представляет в своем характере стирание различий между манипулятивными и неманипулятивными социальными отношениями; терапевт представляет то же самое стирание в сфере личной жизни. Менеджер трактует цели как нечто данное, находящееся вне его сферы; его заботой является техника и эффективность трансформации сырого материала в конечный продукт, неквалифицированного труда — в квалифицированный труд, инвестиции — в прибыль. Терапевт также трактует цели как нечто данное, находящееся вне его сферы; его заботой также является техника и эффективность трансформации невротических симптомов в направленную энергию, неприспособленных индивидов — в хорошо приспособленных. Ни менеджер, ни терапевт в своих соответствующих ролях не участвуют в моральных дебатах да и не могут в них участвовать. Они и люди, придерживающиеся одинаковых с ними на этот счет взглядов, считают себя неконкурирующими фигурами, чьей целью является ограничение себя областями, в которых возможно рациональное соглашение: областью фактов, областью средств, областью измеримой эффективности.
Конечно, важным является то, что в нашей культуре концепция терапевтической деятельности вышла далеко за пределы сферы психологической медицины, в которой она занимала вполне законное место. В книге Триумф терапевта (1966), а также в книге Моим товарищам учителям (1975) Филипп Риф документально продемонстрировал с исчерпывающей полнотой то, как во многих случаях истина утрачивает ореол ценности и заменяется психологической эффективностью. Идиома терапии слишком глубоко проникла в образование и религию. Виды теорий, которые включены в обоснование таких терапевтических модусов, варьируются, конечно, весьма широко; но сам модус имеет гораздо большую социальную значимость, чем теории, которые столь много значат для их протагонистов.
Я говорил, что характеры в общем являются теми социальными ролями, которые обеспечивают культуру ее моральными дефинициями; но очень важно отметить, что я не имею в виду при этом, что моральные веры, выраженные и воплощенные в характерах конкретной культуры, будут гарантировать универсальное согласие в рамках этой культуры. Напротив, в значительной степени именно потому, что характеры обеспечивают фокальную точку расхождений, они могут выполнять свои определяющие задачи. Отсюда морально определяющий характер управленческой роли в нашей собственной культуре проявляется почти столь же большим числом разнообразных современных нападок на управленческие и манипулятивные виды теории и практики, как и лояльных подходов к ним. Те, кто постоянно атакует бюрократию, эффективно поддерживают представление, что Я должно определять себя в терминах отношения к бюрократии. Теоретики неовеберовской организации и наследники Франкфуртской школы невольно объединяют свои голоса в хоре театра современности.
Я вовсе не считаю, что в этом феномене есть что-то особенное, свойственное нынешнему времени. Социальное определение Я часто, почти всегда, осуществляется через конфликт. Однако это не означает, как предполагают некоторые теоретики, что Я является социальной ролью и ничем иным, ролью, которую оно наследует. Я, в отличие от своих ролей, имеет историю и социальную историю, и роль современного эмотивистского Я постижима только в качестве конечного продукта долгого и сложного развития.
Я, как оно представлено в эмотивизме, не может быть просто или безусловно отождествлено с любой конкретной моральной установкой или точкой зрения (включая установки характеров, которые социально воплощают эмотивизм) уже потому, что его суждения в результате лишены критерия. Конкретно, современное Я, названное мною эмотивистским, не обнаруживает пределов, которые служили бы вердиктом суждениям, потому что такие пределы могли бы быть производными от рациональных критериев для оценки, а, как мы видели, эмотивистское Я не обладает никакими такими критериями, Я может принять любую точку зрения, с высоты которой критике может быть подвергнуто все, включая выбор точки самим Я. В этой способности Я избегать любой необходимой идентификации с некоторым конкретным контингентным состоянием дел некоторые современные философы, как аналитические, так и экзистенциальные, видят сущность моральной субъектности. Быть моральным субъектом с этой точки зрения, значит, держаться в стороне от любой ситуации, в которую он вовлекается, отступать от любой характеристики, которой он может обладать, и выносить вердикт суждению с чисто универсальной и абстрактной точки зрения, из которой полностью исчезает всякая социальная конкретность. Таким образом, каждый может быть моральным субъектом, поскольку моральная субъектность должна быть ограничена рамками Я, а не социальными ролями или практиками. Контраст между этой демократизацией морального субъекта и элитистскими монополиями управленческой и терапевтической экспертизы не мог бы быть острее. Любой минимально рациональный субъект должен рассматриваться как моральный субъект, но менеджеры и терапевты обретают свой статус благодаря своему членству в рамках иерархий приписываемых им умения и знания. В области факта существуют процедуры устранения разногласий; в области морали окончательный характер разногласий удостоился титула «плюрализм».