— Знаю, дорогая. Хотелось бы мне всё исправить для тебя. Я бы сделала что угодно.
По моим щекам катятся новые слёзы.
— Знаю.
Охранная система в нашем доме в Калвер-сити пищит, сообщая, что кто-то вошёл и ввёл код.
— Мэй, кажется, он пришёл домой. Я вешаю трубку.
— Ладно. Держись, Фрейя. Звони в любое время.
Сев, я промокаю глаза.
— Обязательно. Спасибо. Люблю тебя.
— И я тебя люблю.
Я нажимаю кнопку сброса вызова как раз в тот момент, когда дверь тихо закрывается. Огурчик и Редиска спрыгивают с меня и выбегают из комнаты вдоль по коридору.
— Надо было назвать их Бенедикт и Арнольд, — бормочу я. — Предатели. Это я вас кормлю!
— Фрейя? — окликает Эйден. За этим следует грохот, глухой удар, затем приглушённые ругательства. Кажется, я оставила кроссовки прямо за дверью, а он, наверное, споткнулся о них.
«Упс».
Замок двери со щелчком запирается.
— Фрейя? — повторно зовёт он. — Это я, — его голос звучит хрипло.
Я подавляю свежий приток слёз и стараюсь вытереть лицо. Можно подумать, что спустя неделю я готова, знаю, что и как сказать. Но моя боль кажется… бессловесной, запутанной и острой. Раскалённый, колючий узел эмоций, раздирающий мою грудь.
Оттолкнувшись от матраса, я спешу в прилегающую ванную и сбрызгиваю лицо, надеясь, что холодная вода скроет следы моего плача. Затем смотрю в зеркало и стону, увидев отражение. Мои глаза покраснели, отчего радужки выглядят неестественно бледными. Нос розовый. Лоб покрылся пятнами. Все свидетельства того, что я хорошенько порыдала. Превосходно.
Отражение Эйдена появляется рядом с моим в зеркале, и я застываю как добыча, чувствующая, что хищник вот-вот набросится на неё. Он стоит на пороге ванной, его синие как океан глаза не отрываются от моего лица. У него отросла недельная борода, того же каштаново-чёрного оттенка, что и остальные волосы, и от этого он кажется незнакомцем. Он никогда не отращивал растительность на лице, если не считать лёгкой щетины, и я не знаю, нравится мне это или нет. Я не знаю, рада ли его возвращению домой или же страдаю из-за этого.
Между нами воцаряется молчание, пока капля воды не падает с крана с оглушительным плюхом.
Мой взгляд проходится по его широкому и сильному телу. Это ощущается как первый проблеск дома после затянувшегося отпуска. Я осознаю, что скучала по нему, что никуда не делся порыв развернуться, броситься в его объятия, уткнуться носом в его шею и вдохнуть. Это желание приглушилось, но не ушло.
Может, это хороший признак.
Может, это-то и пугает меня до усрачки.
Может, я пьяна.
Боже, у меня уже мозг болит. Я так устала думать об этом, что я даже не знаю, что почерпнуть из того факта, что какая-то часть меня хочет очутиться в объятиях Эйдена, чтобы он повернул голову и поцеловал меня в местечко за ушком, а потом прошептал моё имя, руками обхватив мою талию. Что я хочу это ощущение возвращения домой, хочу, чтобы он смотрел мне в глаза как раньше — будто он видит меня, будто он понимает моё сердце.
— Т… — мой голос срывается от соплей и слёз, затем вырывается очередное икание. Я откашливаюсь. — Ты уже вернулся.
— Прости, я… — он хмурится. — Ты пьяна.
Я приподнимаю подбородок.
— Неверно.
— Ты хотела сказать «наверное»? — он хмурится ещё сильнее. — Фрейя, ты в порядке?
— Ага. Супер. Бл*дь, я же выгнала тебя из дома, потому что я на седьмом небе, Эйден.
Его выражение меняется. Он роняет сумку на пол, и я стараюсь не наблюдать за тем, как сгибается его бицепс, как рубашка облегает округлые мышцы плеч.
— Я знаю, что прошло не так много времени. Но уборщик выгнал меня из моего кабинета.
— Ты… — я снова дёргаюсь от икоты. — …спал в своём кабинете?
— Несколько дней назад в хижину приехала Фрэнки. Не мог же я оставаться, пока они с Реном… — он откашливается в кулак. — Мирились.
Мой брат Рен — третий по очереди рождения после меня и Акселя — несколько недель обитал в семейном «шалаше» в Вашингтоне, залечивая разбитое сердце. Я подумала, что если отправлю туда Эйдена, у них хотя бы будет какое-то душевное родство. Рен нежный и чувствительный, и он страдал после расставания. Естественно, я надеялась, что бывшая Рена, Фрэнки, одумается, и они сумеют наладить отношения. Но до тех пор Эйден мог предложить ему утешение.