Том откашливается. Он смотрит на меня, затем отводит взгляд.
— Мне жаль… мне жаль, что в детстве тебе пришлось непросто, и что это просочилось в твою взрослую жизнь. Я… — он почёсывает бороду. — Это чертовски несправедливо.
Меня накрывает смущение. Я только что изверг свой словесный понос на уборщика. Я зажал его на скамейке, киша тревожностью, а потом выболтал всё о своём детстве. Я смотрю на свои пальцы, переплетая их и зажимая между коленей.
— Да всё нормально.
— Нет, — твердо говорит он. — Не нормально. Но ты не можешь это изменить. Ты можешь лишь двигаться вперед по мере своих возможностей и говорить себе, что своему ребёнку дашь лучшее, — после небольшой паузы он спрашивает: — У тебя дети есть? Ещё нет, если я правильно помню?
Я качаю головой.
— Мы пытались, но у меня возникли сложности…
Иисусе. Я едва не сказал это. Что со мной не так? Пусть я не договорил предложение, Тому наверняка несложно будет понять, что я имел в виду. Мои щёки заливает жаром стыда.
Том склоняет голову набок, и когда солнце выглядывает из-за грузных туч, я сквозь тёмные линзы вижу очертания его глаз. Но прежде чем я успеваю сообразить, что они выражают, он смотрит вниз.
Спустя несколько тихих секунд Том спрашивает:
— Ты говорил об этом со своей женой?
— С Фрейей? — я качаю головой. — Нет, конечно.
Том слабо смеётся.
— Не могу сказать, что виню тебя. Но, ээ… извини, если лезу не в своё дело, но это встречается чаще, чем ты думаешь. Это просто часть жизни. Так что, может, она должна… Фрейя, — произносит он, словно пробуя её имя. — Она должна знать.
Я смотрю на свои ноги.
— Да. Должна, — вздохнув, я провожу ладонью по волосам. — Но мы вот-вот уедем в отпуск со всей её семьёй, и она отчаянно хочет поддерживать хороший фасад перед всеми ними, не хочет беспокоить её родителей, поскольку это их праздник. Так что сейчас не лучшее время.
«Кого ты обманываешь? Удачного момента никогда не будет».
Том натягивает бейсболку пониже, когда солнце становится ярче и купает нас в жарких лучах.
— Звучит весьма стрессово.
— Так и будет.
— Один лишь перелёт, — его передёргивает. — Ненавижу эти летающие жестянки.
Я смотрю на него.
— Да. Это… я чувствую то же самое.
— Но ты полетишь, — говорит он. — Ради неё.
— Да, я лечу с ними. Ради неё. И её семья мне правда нравится. Я их люблю. Кажется, это самое близкое подобие семьи, что я получу.
— Потому что у тебя есть только мама и ты?
Я кошусь на него, и по моей шее бегут нервные мурашки.
«Полегче, Эйден. Твоя тревожность зашкаливает. И в такие моменты ты подозрительный и дёрганый».
Но я всё равно спрашиваю:
— Откуда ты знаешь, что у меня нет братьев и сестёр или отца?
Том пожимает плачами и отворачивается.
— У тебя в кабинете нет фотографий, помимо твоей жены и матери. Не то чтобы шарился, но я же прибираюсь там, ты же знаешь. И я умею читать между строк. Эта история аутсайдера чёрным по белому говорит «отец свалил в закат».
Моё сердце ухает в пятки.
— Настолько очевидно, да?
Том резко встаёт и смотрит на наручные часы.
— Чёрт. Совсем забыл про время. Надо заступить на смену, — взяв в одну руку термос, в другую сумку-холодильник, он поворачивается, будто собираясь уходить, а потом останавливается и опять смотрит на меня. — Я не хотел обидеть, когда сказал это. Когда я говорил, что это очевидно, я подразумевал, что обстоятельства явно выстроились против тебя, потому что мужчина, который должен был быть рядом, ушёл. Очевидно в смысле, что ты добился невероятных результатов, хоть и боролся против зыбучих песков нищеты и плачевного старта в жизни.
В моём горле встает ком.
— О. Ну… спасибо.
— Твой старик тебя подвёл, — говорит Том, глядя на свои рабочие ботинки. — Это создало для тебя сложности. И это неправильно. Но… ну, если это тебе поможет, я бы сказал, что ему наверняка тоже тяжело где-то там.
— Не могу сказать, что мне есть до этого дело, Том.
Он кивает, будто ожидал такого ответа.
— Да, и я тебя не виню. Однако теперь он несёт свой крест. Запомни мои слова.
Я встаю вместе с Томом, сунув руки в карманы. Мы почти одного роста. Может, я выше на пару сантиметров. Он держит глаза опущенными, переступает с ноги на ногу.