— Ну я, пожалуй, пойду…
— Никуда ты не пойдешь. Танцы еще не кончились…
— Привет тебе, — сказал Терехов. — у меня времени видимо-невидимо…
В той сказке, которую она себе напридумала, ему, видно, отводилась особая роль, но он эту роль не выучил, и Надя обиделась.
— Ну тогда, ну тогда… — сказала она, нахмурившись, — мы сейчас погуляем и поговорим. Так все делают после танцев.
— Все взрослые, — сказал Терехов.
Но она пропустила мимо ушей его слова, взяла за руку и потянула за собой. Терехов, пряча улыбку, поплелся за ней, увидел в толпе зрителей Олега и подумал: «Дура ты, дура, тебе бы вот этого парня уводить, а не меня…»
Надя вела его быстро, по пепельной тропинке шагали они к притихшему каналу. Это была обычная дорога гулявших после танцев, Терехов не раз проходил по ней, но откуда она узнала ее? Терехов боялся, как бы они вдвоем не наткнулись на парочки, были тут укромные места, и не этой малолетке видеть ночную любовь. Берег канала был в цветных пятнах, электрические бакены в стальных кожухах заступили на свою вахту.
— Терехов, — начала Надя, — мне нужно сказать тебе.
— Ну давай.
— Завтра ты уходишь в армию…
— От тебя первой узнал.
— Я буду тебя ждать.
— Ну подожди… А зачем?
— Когда мужчина уходит в армию, его обязательно должна ждать женщина…
— А ты, значит, женщина…
— Я люблю тебя, Терехов.
— Ну ладно, — сдался Терехов, — пиши письма, присылай фотокарточки…
— Хорошо бы, началась война. Я бы тоже пошла на фронт. Тебя бы ранили, а я вынесла бы тебя из-под пуль…
— Что ты несешь!
— Я была бы медсестрой…
— Ты не знаешь, что такое война? Ты забыла, что твоя мать погибла в сорок третьем?
— Нет. Пусть на этой войне никою не убьют. Только тебя ранят.
— Знаешь что, — сказал Терехов, — ты так накаркаешь. Выбери кого-нибудь другого. Узнай, кто у нас любит госпитали, и давай…
Она отвернулась, стояла молча: обиделась, наверное. Все это она вбила себе в голову всерьез. Терехов не знал, какие слова ей сказать, все-таки он был на нее сердит. И в то же время он чувствовал себя перепачканным маляром, оказавшимся в забитом автобусе рядом с девчонкой, надевшей платье с иголочки. Он даже старался идти шагах в двух от Нади, на всякий случай: вдруг ее сказка кончается поцелуем перед разлукой? Ему хотелось говорить слова грубые и пошлые, чтобы поняла она, с кем имеет дело. Он даже был готов сказать ей, что ночевать сегодня он пойдет к своей «бабе», одной из незамужних ткачих, и та уж не будет фантазировать об их будущем.
— Сколько тебе лет? — спросил Терехов.
— Пятнадцатый… Пятнадцать.
— Ну вот… Совсем малолетка… Доживи до моих лет, тогда начнешь чего-нибудь понимать.
Терехову было уже девятнадцать, и в футбол он играл в первой мужской команде.
— Взрослая я, — обиженно заявила Надя.
— Ну хорошо, хорошо. Жди. Жди, если хочешь.
Терехов подумал вдруг, что женщина, к которой он сегодня шел, ждать его не собирается. Ей бы пришлось ждать многих.
— Я буду твоей невестой, — сказала Надя.
— Ну давай, — вздохнул Терехов.
— Если ты не хочешь…
— Еще как хочу… А платье? Ты сумеешь сберечь платье? Сохранишь его от моли?
— Я сберегу…
Терехов не видел ее глаз, но по тому, как она произнесла последние слова, он понял, что она может сейчас зареветь. «Ну вот… Довел девчонку…» И тут же Терехов подумал, что так и надо, хорошо, что он был жестоким, пусть отшатнется от него, пусть обидится на него, иначе потом будет больнее.
— Пойдем, я тебя провожу домой, — сказал Терехов.
— Ты спешишь?
— Тебя, наверное, ищет отец.
— Отец знает, что я ушла на свидание.
— Он уже привык к твоим свиданиям?
— Сегодня у меня первое…
Никакого первого свидания Терехов вспомнить бы не смог. Была какая-то гулянка, и кислые огурцы стояли рядом с банкой самогона, он был пьяный, и девки были пьяные.
Терехов достал сигареты и закурил.
— Дай мне, — сказала Надя.
— Молода еще, поняла?
— Хорошо. Я пойду. Можешь меня не провожать.
По вытоптанной бровке берега шла она быстро, почти неслась, и Терехову пришлось бросить сигарету, иначе он мог бы отстать от нее. Городок их спал, но око у него было недреманное и любопытное, и он, конечно, не мог не заметить фосфорическую длинноногую девчонку, бежавшую со свиданья. Шушуканье нравственных людей ждало ее завтра, и Терехов решил, что идти им надо не по главной и гулкой улице, а огородами.
— Сворачивай на ту тропу, — сказал Терехов.
Она обернулась и на ходу бросила ему:
— Я прошу не провожать меня.
Терехов остановился и пожал плечами. Потом он побрел за ней по главной улице и дальше не приближался к ней, шел не спеша, так, чтобы она не могла увидеть его и услышать его шагов, шел на всякий случай — вдруг бы понадобилась его помощь?
Он так и не спал всю ночь, утром голова гудела и снова лили ему водку, столько было разговоров, встреч, прощаний, слез и гогота, столько забот свалилось на него, что о прошлых своих днях Терехов не думал. Даже если бы вспомнил он о вчерашнем свидании, показалось бы ему, что было оно года три назад. Потом в кузове грузовика отвезли их в Дмитров, в зеленый переулок, к райвоенкомату. У райвоенкомата усохший майор, упоенный свалившимися наконец на него работой и подчиненными, давал указания. Снова прощались, пели песни, раздувались гармошечные бока. Терехов жал кому-то руки, с кем-то хотел подраться, но тут же помирился и прослезился по этому поводу от умиления и обнял своего недруга. Потом он стал целоваться с родственниками, друзьями и людьми незнакомыми. И вдруг Терехов сообразил, что он поцеловал Надю. Надя стояла перед ним — приехала в Дмитров, словно не было у нее самолюбия, снова была в своем белом платье, все пялили на нее глаза, а она стояла гордая и красивая и протягивала ему какой-то платочек с синими вышитыми цветами. «Девчонка. Начиталась книжек, — подумал Терехов. — Ну ладно, посмотри, увидишь хоть: не одна ты из женщин меня провожаешь». Но платок он все же взял. И когда Надя сказала ему: «Напиши», буркнул в ответ: «Ладно».