Его Бет… Высокая, стройная, с необыкновенно красивой белоснежной кожей, которая казалась еще светлее благодаря темным глазам и почти черным волосам. Летом они выгорали до насыщенного каштанового, и это очень ей шло. Джеку так нравилось прикасаться прохладными пальцами к ее груди — кожа вмиг покрывалась пупырышками и туго натягивалась, отчего становились заметны голубые жилки.
Сейчас, мокрая и продрогшая, Бет казалась трогательной и беззащитной. Она прильнула к нему всем телом, и Джек почувствовал упругость ее груди. В смущении он попытался отодвинуться, но Бет уже все поняла… Уткнувшись носом ему в шею и чмокнув в подбородок, Бет потянулась и с улыбкой вскочила с постели, прихватив одеяло. Обернув его вокруг тела наподобие кокона, она принялась расхаживать по церкви, заглядывая в углы и рассматривая стены.
— Знаешь, он ведь купил ее десять лет назад. Я считала, что ошиблась, но в бумагах написано именно так. Десять лет… — Она поскребла ногтем плиту из песчаника и покатала между пальцами крошки. — Папа сам хотел отремонтировать церковь и вернуть свою паству, потому он и купил здание.
— Я так и думал.
— Но ведь все уже готово. — Бет посмотрела на потолок и прикусила губу. — Ремонт закончен. Гвозди забиты, стружка выметена, ничего больше не надо ни красить, ни шпатлевать.
Осветить всю церковь целиком можно было лишь при помощи флуоресцентных ламп под крышей. Джек и Бет предпочли напольные абажуры, которые отбрасывали гигантские тени, стоя в ярких, непересекающихся кругах света. Джек обвел глазами церковь и понял, что Бет права.
— Так почему же?..
Она быстро и мелко закивала.
— Хочешь спросить, почему он все бросил? Почему церковь так и не возродилась?
— Да.
— В том-то и дело, что я не знаю.
Она вышла из одного круга света и ступила в другой. На левом плече у нее виднелась незаконченная татуировка — две пересекающиеся густо-черные линии, одна из них — слегка изогнутая. На свой восемнадцатый день рождения Бет напилась — но не настолько, чтобы передумать. Теперь она никак не могла вспомнить, какую именно татуировку ей хотелось десять лет назад, а эти две линии могли быть началом чего угодно.
— Похороны получились странные, тебе не кажется? Что-то в них было жуткое.
Она поднялась по ступенькам к алтарю, толкнула дверь и скользнула в проход вдоль исповедален. В перерывах между раскатами грома Джек слышал ее шаги и звук передвигаемых коробок. Шум постепенно утихал, как будто у коридора нет конца.
«Прекратилась радость сердца нашего; хороводы наши обратились в сетование. Упал венец с головы нашей».
Джек редко посещал церковь и не знался с верующими, но Фрэнк выглядел именно так, как и подобает протестантскому священнику, — высокий статный мужчина с квадратным лицом и гордо выпяченной грудью, загорелый до черноты, густо поросший седым волосом, с перебитым носом, как у боксеров в кино. Джек никогда не видел его с воротничком, но нетрудно было угадать, что Фрэнк привык к нему — судя по тому, как загрубела кожа у него на шее и как он держал подбородок. Он обладал слишком тихим для священника голосом, но во всем остальном был клириком до мозга костей — серьезный, всегда готовый помочь, спокойный. Было в нем что-то несокрушимое.
«Я хожу почернелый, но не от солнца; встаю в собрании и кричу. Я стал братом шакалам и другом страусам. Моя кожа почернела на мне, и кости мои обгорели от жара. И цитра моя сделалась унылою, и свирель моя — голосом плачевным».
Епископ, который вел заупокойную службу, в солнечных очках и с ежиком седых волос походил скорее на владельца казино. То ли в его позе, то ли в голосе было что-то неубедительное. Кладбище ютилось над Тасмановым морем, между знаменитыми городскими пляжами. Внизу резвились тюлени, а на холмах стояли каменные ангелы.
«Лучше ходить в дом плача об умершем, нежели ходить в дом пира. Сетование лучше смеха, потому что при печали лица сердце делается лучше. Сердце мудрых — в доме плача».
Фрэнк был мудр, сказал епископ, во всяком случае, старался поступать мудро. В семинарии он прославился как лучший боксер и исполнитель комических ролей. Но тех, кто хорошо его знал, всегда поражали его вдумчивое отношение к изучению Писания и рвение к наукам вообще, начиная от археологии и заканчивая квантовой механикой. Его проповеди не были пустым плетением словес, и их всегда стоило послушать.