Это, естественно, предполагает необходимость “вступить в тотальную борьбу с Западом, прежде всего с США, за интеллектуальное и технологическое лидерство”. Само собой разумеется, что такая тотальная борьба “потребует создания идеологии “технотронного натиска”, неизбежно выдвинет своих героев, мучеников и поэтов”14. Как и его идеологический наставник Сергей Кургинян, Лысенко полагает, что “нет и не может быть сильной организации вне сильной и современной идеологии”15. Ибо без нее оппозиция не сможет склонить на свою сторону не верующее в ее имперские и антизападаые идеалы большинство. Не сможет убедить его, что, в отличие от послеавгустовского режима, у нее есть жизнеспособный план построения великого будущего, что ей можно доверить судьбу своих детей.
Да и как, в самом деле, могут люди вверить себя политическому движению, если одна его часть (“белые”) побуждает их немедленно ринуться в “тотальную борьбу с Западом”, держась при этом подальше от коммунистов, а другая (“красные”) требует как раз наоборот —
39
немедленно восстановить социализм и СССР? Если вдобавок третья его часть (“коричневые”) агитирует за “национальную диктатуру” без евреев и коммунистов, а четвертая (вчерашние демократы-“перебежчики”) - за парламентскую республику, и с коммунистами, и с евреями, лишь бы свалить ненавистное “оккупационное правительство”? Кто, безумный, согласится пойти за таким движением?
На первый взгляд, все лидеры оппозиции это понимают. Их проблема лишь в том, что если для идеологов, как Кургинян, создание объединительной идеологии оппозиции - проблема первоочередная, императивная, то на фланге практической политики думают иначе. Там идут свои разборки. Николаю Лысенко надо убедить Баркашова, что именно его вариант национал-социализма имеет наилучшие шансы. “Белые” стоят перед необходимостью навязать “красным”, а “перебежчики” - “коричневым” свои планы будущего. Демократические “перебежчики” содрогаются, надо полагать, когда их новоиспеченный соратник Баркашов рассуждает о том, что “русская нация превыше всех остальных наций”, или еще того похлеще - что “мы считаем себя национал-социалистами или, как говорят на Западе, наци”16. А каково слышать такую ересь вперемешку с “буржуазными” парламентскими всхлипами председателю вновь созданной Коммунистической партии России Геннадию Зюганову, работающему бок о бок и с нацистами, и с “перебежчиками”? Но поддаваться не хочет никто. Можно сказать, что сегодня оппозиция, по сути, представляет собой партизанское воинство, при том что каждый местный штаб хочет победить единолично и каждый командир не покладая рук старается ослабить друзей-соперников. С какой, помилуйте, стати одни партизанские командиры подчинятся другим в разгаре такой бешеной политической и личной конкуренции? А главного, над всеми стоящего штаба - его-то как раз у оппозиции и нету.
А с другой стороны - это только сказать легко: создать объединительную идеологию. Ничем подобным не приходилось озадачиваться ни большевикам в начале столетия, ни нацистам в 1920-х. И те и другие шли на штурм власти с более или менее сложившейся идеологией. Сегодняшней оппозиции приходится строить ее на марше. Никогда еще в истории не было нужды крайним “левым” смыкаться с крайними “правыми”. Сегодня им необходимо чуть ли не слиться в одну партию. Со всех четырех сторон к искомой идеологии предъявляются взаимоисключающие требования. Даже мнения о том, что такое русская нация, — и те расходятся кардинально. Должна она быть этнически чистой, как полагают петербургское движение “Русь” и “Русская партия” Виктора Корчагина, или смешанной? А если смешанной, то с кем именно - со славянами на западе и на юге, как утверждают национал-республиканцы, или, наоборот, с тюрками на востоке, как проповедуют “евразийцы” из “Дня”? А что, если нация вообще не категория, определяемая составом крови, но “полиэтническая культурно-историческая общность, основанная на самоотождествлении с определенной культурой”17, как настаивает лидер Экспериментального центра Кургинян?