43
гаю выработать рекомендации для оппозиционного движения на нынешний час и на то, повидимому, недалекое время, когда оппозиции придется нести бремя власти в разоренной, охваченной беспорядками России”29. Час “X” назван был открытым текстом. Тон главного рупора оппозиции становился агрессивнее с каждым номером. Вот “секретная стенограмма” беседы Ельцина с президентом Бушем в Москве, которую “евразиец” Шамиль Султанов откомментировал в предисловии без затей: “Янки получили от Б. Ельцина право убивать россиян и ставить на них эксперименты”30. Вот монолог генерала Виктора Филатова, министра иностранных дел в еще одном теневом кабинете оппозиции (“Русской партии”): “Рабочие больше не просят хлеба. Бесполезно. Они требуют [автоматы] Калашникова”31.
А заголовки? Прямо на первой полосе: “Преступник Ельцин должен уйти!” и “Изменников родины под трибунал!” Руководителям московской милиции “День” рекомендовал не повиноваться приказам начальства, поскольку “режим, которому они служат, не вечен и патриотическая власть будет жестко спрашивать со всех предателей родины”32. Естественно, к началу апреля лидерам оппозиции казалось, что час “X” при дверях. Результаты референдума, в которых они ни на минуту не сомневались, должны были послужить сигналом к взятию власти. “Перебежчик” Михаил Астафьев торжествовал: “Я уверен, что поражение Ельцина на съезде повлечет за собой его уход с политической сцены… Ельцин не выиграет референдум, даже если его сторонники и попытаются подтасовать результаты голосования… Если же Ельцин откажется признать результаты голосования, депутаты вновь прибегнут к процедуре его отрешения от должности… Ельцин утратил ореол политической неприкосновенности и должен получить то, что заслужил”33.
Оппозиция словно лишилась разума. Не говоря уже о том, что она совершала монументальную ошибку, непростительно перепутав агрессивное настроение “патриотических” масс с настроением большинства российских избирателей, - в своем самоубийственном порыве она себе, любимой, отрезала всякую возможность маневра. Тщетно взывали к здравому смыслу одумавшиеся в последнюю минуту идеологи. “Политические булыжники” были у всех на уме, а вовсе не кабинетные тонкости “интеллектуального оружия” и “непротиворечивой идеологии Русского пути”. Какая там идеология, когда земля, казалось, уже горела под ногами врагов?
Окончилось это все, как мы знаем, пшиком. Но у тех, кто внимательно наблюдал, как распаляла и понемногу доводила себя до белого каления оппозиция, кто читал все это и слушал, могло сложиться впечатление, что Россия и впрямь находится где-то в январе 1933 года по веймарскому календарю. Уж мне-то работать над этой книгой было как будто бы и вовсе бессмысленно. Она казалась безнадежно запоздавшей. Я ищу способы остановить варваров, а они уже, считайте, овладели воротами Рима!
А что же идеологи оппозиции? Они раньше других очнулись от хмельного угара, охватившего тогда движение. Но, как показал ок44
тябрь 93-го, когда оппозиционные парламентарии оказались, по сути, заложниками “коричневой” ярости своих собственных вооруженных штурмовиков в заблокированном Белом доме, соблазн власти дезориентировал и их. И на будущее ничуть не застрахованы они от повторения этого кошмара.
Другая особенность оппозиции, делающая проблематичным для нее принятие единого символа веры,— это закоренелое, почти средневековое сектантство ее командиров. Например, в 1992 году в России было десять (!) движений и фронтов, называющих себя одним и тем же именем
“Мы просто коричневые”
“Память”34. И дело не только в том, что все они так судорожно цеплялись за одно и то же старое название, словно бы именно от этого зависела их жизнь. Каждая “Память” считала всех остальных опасными еретиками и отступниками от “подлинно коричневой” идеологии, а значит - врагами Отечества.
“Национально-патриотический фронт “Память”, возглавляемый Дмитрием Васильевым, исключил из своих рядов Александра Баркашова
- за отступление от официального догмата веры “монархического фашизма”, равно как и своих основателей братьев Поповых (за “национал-коммунизм”). Это, однако, не помешало “национальнопатриотическому фронту “Память” во главе с Николаем Филимоновым исключить самого Васильева. Что, в свою очередь, не удержало “православный национально-патриотический фронт “Память”, возглавляемый Александром Кулаковым, от исключения Филимонова. При этакой-то сектантской строгости идеологических нравов, при этакой-то подозрительности легко ли этим людям вдруг отречься от излюбленных догм, будь то фашизм монархический, православный или уж вовсе языческий, и внять какому бы то ни было новому пророку? Плечом к плечу с уже известным нам Баркашовым и его “Русским национальным единством” стоит Виктор Корчагин, лидер “Русской партии”. Смотрят они на вещи практически одинаково. Оба “коричневые”, или, пользуясь эвфемизмом Кургиняна, “этно-радикалы”. Оба убежденные антикоммунисты (Баркашов искренне обижается, когда его называют “красно-коричневым”: “Мы просто коричневые, без всякого красного оттенка”35). Оба уверены, что все беды России от евреев (“сионистов”). Оба считают, что “террор советской власти был не политическим и не классовым, как нас пытались убедить, а носил чисто расовый характер и преследовал цель уничтожения русской нации как носителя генотипа белой расы”36. Оба согласны в необходимости “признать сионизм виновным в преступном захвате власти во время октябрьского переворота 1917 года… в развязывании красного террора, гражданской войны и геноцида русского народа… в разорении России и доведении русских до унизительной нищеты посредством сионистского ига”37.