– Но у меня неплохие результаты, – невозмутимо ответил я, стараясь не выдавать своего замешательства.
Он махнул рукой, словно мои слова ничего не значили, хотя отлично знал о моих результатах.
– Ты не пришел играть в гольф. Боб о тебе спрашивал.
Боб Мэтьюз. Главная шишка в «Сенд Ит Пэкинг» – недавно созданной лондонской фирме по доставке, расширяющейся быстрее, чем они в состоянии с этим справиться. Они привлекли нас для повышения эффективности своей работы, чтобы менеджеры среднего звена могли заняться новыми рынками.
– У меня обязательства перед семьей.
У Боба Мэтьюса тоже есть дети, хотя их никто не видел. Как и Честер, он предпочитает проводить деловые переговоры за ужином или на поле для гольфа.
Откинувшись на спинку кресла, Честер сложил ладони.
– Когда ты переехал в Англию, мы договорились, что ты будешь заниматься английскими клиентами. Будешь моим вторым «я» с английским уклоном, – очень раздельно произнес он. – Развлекать их вместе с твоей очаровательной женой.
Я сжал пальцы в кулаки так, что ногти впились в ладони.
– Мой сын в больнице.
– До сих пор?
Как будто это была новость.
– Мне очень жаль.
Да ему было наплевать на это.
– Ему еще долго там лежать?
Можно подумать, что это его заботило.
Я чуть было не сказал: «Мы не знаем, возможно, еще очень долго». Но вместо этого взял ручку Честера и, постучав ей по столу, согнал с его лица озабоченность.
– Нет, он скоро вернется домой, и все войдет в привычную колею.
Что, как ни крути, было абсолютной ложью.
Мама спускается вниз.
– Ну, как я выгляжу? – спрашивает она, покружившись вокруг себя.
Теперь на ней зеленое платье с широким белым поясом и такого же цвета туфли.
– Просто замечательно, – улыбаюсь я.
Мы ужинаем в «Рокери» в Западном Чикаго. Я заказываю треску по-французски, а мама выбирает салат с креветками и зеленью.
– Ну, как там наш малыш? – спрашивает она, и в ее глазах появляется озабоченность.
Прежде чем ответить, я делаю пару глотков воды.
– Неплохо. Сегодня ему делали томографию. Пипа говорит, что все прошло хорошо.
Она прислала мне фотографию, где прижимается лицом к мордашке Дилана. Оба, не улыбаясь, смотрят в камеру, такие красивые и родные. Я показываю фото маме.
– Завтра мы будем знать больше.
– Пипа перестала присылать мне фотографии. Мне очень их не хватает.
– Я знаю. Но сейчас это тяжело для нее.
– Как она? Глупо, конечно, спрашивать об этом. Но ты ведь заботишься о ней, правда?
– Ну, конечно, я о ней забочусь.
Меня пронзает чувство вины за то, что я сейчас не с ней, что она сидит одна дома или в больнице, беспокоясь за результаты томографии и зная, что доктор Халили уже видела их и обдумывает дальнейшее лечение.
– Мне бы хотелось приехать. Я не видела Дилана с его последнего дня рождения.
До того как он заболел, думаю я. Когда все еще было хорошо.
– Я бы могла помогать Пипе – делать всю домашнюю работу, заменять ее в больнице на какое-то время…
– Приедешь, когда Дилан вернется домой, – перебиваю я маму. – Осталось совсем недолго, и тогда ты сможешь побыть с ним.
Я не говорю ей о том, что тяжелая атмосфера палаты вредна для нее. Все эти гудки, звонки и сигналы будут ее изнурять. Не говорю, что, несмотря на всю ее помощь, ее присутствие будет отвлекать нас с Пипой от Дилана, а сейчас все наши мысли заняты только им и никем другим.
– Тебе виднее, – кивает мама. А я вспоминаю, как мы с Диланом встречали ее в аэропорту и как они с ним ели клубнику в саду, лежа рядом на коврике.
– А как дела у моего мальчика? – спрашивает мама, пристально глядя на меня.
– У меня? – улыбаюсь я. – Я в порядке.
Еще одна ложь за сегодняшний день.
Глава 8
Лейла смотрит в окно.
– Я ничего не упустила?
– Нет, – твердо отвечает Ник.
Некоторое время они молчат. Снаружи крошечная малиновка садится на подоконник и тут же улетает.
– Они готовы к этому?
– Они просили нас ничего не скрывать от них с самого начала. Я всегда была с ними открыта. – Лейла ищет глазами птицу, но больше ее не видит.
– Откровенна.
Лейла смущенно смотрит на Ника.
– Откровенна, а не открыта.
– Хорошо, я запомню. Спасибо.
Не очень-то приятно, когда тебя поправляют. Лейла свободно владеет английским. Теперь она даже думает по-английски, и сны она видит тоже на английском. Но иногда тонкости языка ускользают от нее, и Лейла боится быть неправильно понятой или, что еще хуже, невольно обидеть кого-то.
Когда Лейла возвращается в палату, ее голова разрывается от забот. Она думает о пациентах и своих больничных обязанностях. Об отчете, который надо представить в Комиссию по детской смертности; о протоколе последнего собрания у главврача, который она до сих пор не открыла в своем почтовом ящике; о просьбе руководства принять участие в программе обучения. И Лейла ломает голову, где ей найти время на все это. Она уже не помнит, когда ей удавалось выспаться. А еще она думает о своей матери и о том, как убедить ее выйти из дома.