Такие мысли меня до сих пор посещают, однако все реже.
С порога:
- Здравствуйте, Алексей Константинович! А позвольте узнать, куда это вы вчера так рано сбежали? Прием до девяти, а вас уже не было в семь...
Ломаю шапку:
- Так электричка... Вы местные, а мне еще ехать...
- Алексей Константинович, так не годится.
Преамбула
У нас с писателем Клубковым возник маленький спор.
Препаратор -Клубков - имеет к медицине довольно опосредованное отношение. Он некогда работал там санитаром.
Но он из самоучек типа Шлимана, и Трою выкопает на тещином огороде, усиленно овладев перед этим греческим и еще каким-нибудь языком. Ну, древнеарамейским.
Поэтому имеет мнение. Санитарии ему хватило.
И он держал речь.
- Будь я психотерапевтом, - говорил Клубков, - я каждый первый сеанс начинал бы преамбулой. Я бы спрашивал: вы знаете, что бывает, когда у человека неправильно срастаются кости? Правильно. Их ломают и составляют заново. Так вот: в психотерапии происходит то же самое. Но учтите: анестезия здесь... - он со значением помолчал и помешал ложечкой чай. - Не предусмотрена, -закончил он с фальшивым сострадательным вздохом.
Я позволил себе пересказать это профессиональному психотерапевту.
- Это был бы его последний сеанс, - сказала она.
Потирая руки, я передал эти слова Клубкову. От нее, между прочим, добавил я, никто не уходит фрустрированным.
И Клубков взвился.
- Что? - взревел он и заскрежетал зубами. - Фрустрированным, говоришь? Да больной должен уходить от врача с полными штанами!...
Алиса и Зазеркалье
Я тут уже давно пишу об этих материях, и мне простительно повторяться. Я не помню, рассказывал об этом или нет.
Но одна реплика из интернета меня возбудила и направила струю воспоминания, куда нужно.
Дело в том, что однажды у меня заболел зуб. И не один. А у наших врачей было правило: должно быть больно. Потому что если клиент не вопит и не ссытся, то как же узнать, в каком ты канале - зубном или мочеиспускательном? Доскребся до нерва или еще не успел, и десерт откладывается?
Я, понятно, лечился по блату. А какой у меня был блат на пятом курсе мединститута? Маменька-гинеколог, вот и все. Она и привела меня к себе в женскую консультацию.
Там сидела очередь, человек шесть теток в больничных халатах. Чинно беседовали о молозиве. И я сел, тоже в больничном халате, только в белом. И еще я отличался тем, что был без живота, а у них животы были, моему не чета, благо ожидалась феличита.
Доктор Алиса завела меня в кабинет поперед всех. Она была очень красивая, эта доктор Алиса. Как живую помню. И неподдельное наслаждение в ее карих очах. Лишний раз доказывает: не верь глазам своим! Вникай и бди.
Мне казалось, что я лишь изредка и тихонечко мычу. Для порядка, из уважения. Ведь я тоже знал правила.
Когда я вышел, в коридоре было пусто.
А я был похож на кота Базилио по причине кромешной тьмы, сгустившейся перед глазами.
Приказано выжить
Давным-давно ко мне любил приходить пациент, на котором можно было возить воду. Правда, мешали очки. А в остальном он был грузен, розоволиц, энергичен и требователен.
Ему, вообще-то, вовсе незачем было ходить ко мне, и он это знал. Он сосал кровь из ревматолога, но любил и меня, вкусного, и навещал.
Потому что я был универсален, как понимала любая уборщица на вокзале.
У этого человека была инвалидность под номером "два", и он добивался, чтобы ее переделали в номер "один", то есть усилили. И на лице его было написано сожаление, что инвалидностей еще больших на свете не существует.
Он страдал заболеванием всех суставов.
Загвоздка в том, что этих суставов в человеке до черта. Одних межпозвонковых не перечесть.
И вылечить его было никак нельзя.
Потому что он был участником и ветераном военной тайны: имел какое-то отношение к событиям на Тоцком полигоне. Там подорвали атомную бомбу и всем, кому повезло это пронаблюдать, запретили распространяться. И он помалкивал.
О чем ему, секретностью скованные, понаписали такую толстую карточку, в бедро толщиной - уму непостижимо. Ведь что-то же писали, ведь находили некие эвфемизмы. Что лишний раз доказывает. Неважно, что.
А я пришел работать в поликлинику, когда про Тоцкий полигон уже начали поговаривать. Полетел звон и благовест: мол, вроде бы что-то имело место, никто и не отрицает, но и выводов делать не будут. Хер вам, а не причинно-следственная инвалидность.
И вот он намеревался увязать тотальное поражение своих больших и малых суставов с Тоцкими испытаниями.
Дело было дохлое, но тем ему было веселее ко мне приходить.
Я ничем не мог ему помочь.
У него все болело.
Я смотрел на него и молчал, а он кривил губы в обиде на Тоцкий полигон.
Потом однажды вечером я шел после работы мимо местного пруда и видел, как он выгуливал собачку. При этом он, весь малиновый от пива, оживленно жестикулировал, доказывая что-то своему заранее солидарному собеседнику.
Суставы его работали, как у Железного Дровосека, только что сошедшего с конвейера.
И я понял, что пусть приходит дальше. Мне ведь не жалко послушать про Тоцкий полигон и даже интересно.
Неизвестная война
Поступил прапорщик.
Уже без погон, окончательно обнаженный, и весь разноцветный.
Белая горячка в сочетании с переломом бедер. Все, что ниже пояса - черным черно, включая конец.
Грозный рефрен при железном невосприятии дискомфорта:
- Ведь мы же с тобой служили!...
Кто знает, никто не знает, быльем поросло, коноплей и боярышником.