Залыгин Сергей
После инфаркта
Сергей Залыгин
После инфаркта
рассказ
Бог, женщина и мужчина в свое время немного постарались, и у Николая Кирилловича Смирнова появился шанс побывать на планете Земля.
Он не пренебрег этим шансом, отнюдь, - он пользовался им непрерывно, денно и нощно, уже много-много лет.
Нынче, пожалуй, самым заметным признаком его внешности являлась русая (аккуратная) бородка, склонная к рыжеватости, тем самым она была склонна и к умолчанию его возраста.
Поэтому автор сразу же приводит некоторые данные, которые принято называть анкетными.
Рост Смирнова 171 см, вес 73 кг, возраст... возраст - 77 годочков. Образование высшее. Цифра семь у некоторых народов считается счастливой, вот и Смирнов - не то чтобы он на эту цифру ставил, но он ей доверял. И дома, и на работе. Дома у него была жена (первая и последняя), дети были, сын и дочь, - взрослые, жили отдельно на своей собственной приватизированной жилплощади, имели своих детей, то есть внуков Смирнова, общим числом три.
Работал же Смирнов в должности главного редактора книжного издательства "Гуманитарий". Издательство это принадлежало фирме "Феникс-Два". Почему "Два" - никто не знал.
Многие нынче говорят и пишут о крахе интеллигенции - почему? Начиная с 1917 года русская интеллигенция пережила столько трагедий, столько раз была оплевана - не счесть, но несмотря ни на что сохранилась. Даже больше, чем, скажем, крестьянское сословие, чем класс пролетариев с его лозунгом "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!". Разве академик Сахаров - не русский интеллигент? А Свиридов? А Лихачев? АСолженицын?
Конечно, интеллигенты, но есть и разница.
Дореволюционные интеллигенты шли в народ: в учителя, в медики, в земство. Без их участия и самопожертвования не было бы в России земства. Всего этого не учитывает Солженицын, когда земство пропагандирует. Кто его возглавит? Нынче? Местные - совсем уж дурные пройдохи, не сумевшие стать хоть какой-нибудь властью и потому мелочно-завистливые, озлобленные, недоброжелательные. Учителя-интеллигенты в свое время ни у кого не встречали сочувствия: помещики считали их безнадежными неудачниками, крестьяне - непомерными богатеями. Еще бы: жалованье тридцать рублей в месяц! И все равно они делали свое дело, исполняли свое призвание.
Да что там говорить - все редакторы издательства "Гуманитарий" были интеллигентами, уж это точно. Всех на работу пригласил в свое время Смирнов, всеми ими - тринадцать человек - он гордился, и отношение к каждому было у него как к безусловно интеллигентным личностям. Этого нельзя было сказать, когда речь заходила о технических сотрудниках издательства. Тут Смирнов брал вину на себя: техническую часть формировал он же. Следовательно, он был повинен в том, что года два-три тому назад недосмотрел и нынче не только про себя, но и во всеуслышание кого-то называл не иначе как "внутрииздательской мафией". Однако менять что-либо в кадрах было поздно: фирма "Феникс-Два" была против. Ее вполне устраивали раскол и доносительство. Фирма непосредственно руководила отделом политической и рекламной литературы, а он, Смирнов,- отделами прозы, поэзии, критики и публицистики - в том составе профессионалов, которому, он считал, и равных-то не было.
Подвел Смирнова случившийся с ним два с лишним года назад инфаркт. Подвел и как главного редактора, и как писателя - Смирнов кое-что (в прозе) написал, было такое дело. Инфаркт же отлучил его и от жизни общественной, к которой доинфарктный Смирнов питал постоянный интерес. В силу этого интереса возникали у него знакомства в самых разных кругах и сферах театральных, политических, посольских... Ему казалось, что интерес был взаимным: всюду находил он своих читателей.
Читатели же были ему очень интересны, хотя когда он писал, то делал это исключительно для себя. Никто даже из самых близких ему людей никогда не знал, что он пишет. Роман? Рассказ? Эссе? Он и сам этого не знал. Что-то должно было получиться - и что-то получалось. Но читатели были для него полной неожиданностью, чудом каким-то...
С собственной прозой дело у Смирнова обстояло сложно еще и потому, что начинал он свои сочинения, будучи человеком одного склада, одного мышления, а кончал уже другим (именно потому, что кончал). Он ведь за время этой работы и читал, и ТВ смотрел, и думал - с пристрастием - все о том же сочинении. Так вот, этот другой по-другому смотрел и на начало своей работы, с сомнением смотрел, далеко не всегда и во всем доверяя первым страницам. Впору было начинать сначала. Он и начинал, случалось, пять-шесть раз. Частичный выход из положения он знал, но только частичный: надо было писать быстро, чтобы не успеть измениться. Но далеко не всегда это удавалось. К тому же его одолевало - правда, так и не одолело - желание порвать и начало, и конец, все до последней странички, порвать к чертовой матери. На том и кончить.
К инфаркту Смирнов отнесся если уж не доброжелательно, то совершенно спокойно: всему свое время. Все, что происходит вовремя, - все справедливо. А ему в ту пору было уже почти семьдесят пять - это ли не время?
Тысячи и тысячи людей перенесли инфаркт, часто не вовремя, - и ничего, встали на ноги. Вот и Смирнов надеялся, что у него тоже обойдется: переболеет, а потом станет таким, каким был "до". А если умрет, так, чувствовал, не без удовольствия.
Однако врачи вытащили его из небытия (инфаркт был тяжелый, обширный). Врачи не спрашивают больного, хочет он жить или не хочет, они лечат и младенцев, даже еще не родившихся, и дремучих стариков. С одинаковым старанием лечат и хороших людей, и убийц каких-нибудь. Такая у врачей планида.
Однако инфаркт Смирнова разделил его жизнь на две очень разные части: предынфарктную и постинфарктную. Не важно, не имело значения, что по своей продолжительности это были совершенно несопоставимые части, все равно так было, и Смирнов совершенно точно угадывал неприятности, сопряженные с его постинфарктным состоянием. Первое, что с ним случилось, - он потерял координацию движений. Опять-таки ничего непредвиденного: в районе своего пятидесятилетия он уже эту способность терял...
Постинфаркт завел Смирнова в заведомо неизлечимую болезнь старости. В разговорах с женой Смирнов отзывался о старости не стесняясь в выражениях. Не стесняясь, хотя жена была только на три года моложе его. Но то разговоры. На самом же деле Смирнов старался свою старость ничем не раздражать. Признавая ее силу и могущество, делал все, что от него зависело, чтобы старость не очень уж возносилась. К сожалению, для этого у него было слишком мало возможностей. Старость - это, по существу, антипод жизни. Если в молодом и зрелом возрасте человек чуть ли не идеально обслуживается всеми своими органами, как видимыми, так и никогда не видимыми им, обслуживается так бескорыстно, так аккуратно, что он этой службы даже и не замечает, то при вступлении в болезнь старости положение радикально меняется: теперь он сам должен этим органам подчиняться, должен их обслуживать всеми своими силами.
И так он уже чувствовал себя - не без основания - серьезным специалистом по старости. К примеру, он точно знал, что все дело в органическом веществе. От этого вещества и само название "организм" произошло. Ну а если бы, положим, человек (да и вся остальная фауна) состоял только из костей, а те - из веществ неорганических - тогда как? Тогда человеку износу не было бы и срок его жизни исчислялся бы тысячелетиями. Однако скелет и снаружи, и - особенно - изнутри окружен самой разнообразной мягкой органикой, а всякая органика, как известно, только и делает, что исчезает и восстанавливается, исчезает и восстанавливается - в этом ее суть. Органика существует по воле Божьей, а неорганика эту волю как бы игнорирует.