Краков
Глава 1
Тюрьма гестапо в Кракове была одним из самых мрачных застенков фашистского рейха. Здесь четко и безотказно работала налаженная машина уничтожения людей. Она действовала круглосуточно. Днем и ночью раздавались окрики надзирателей, глухие удары, вопли и жуткие крики истязуемых. Очень трудно рассказать обо всем том, что пришлось увидеть и испытать самому в этом кошмарном концерне смерти.
Длинные мрачные коридоры на всех этажах. По сторонам — двери камер. Камеры-боксы, камеры-одиночки, общие камеры, рассчитанные на два десятка заключенных, куда гестаповцы умудрялись загонять по сто человек. Все они были темные и сырые, с цементными полами и единственной «мебелью» — парашами.
Не успел я задремать, как в замочной скважине заскрежетал ключ, открылась металлическая дверь и раздалась резкая команда:«Раус!»[19]. Два конвоира повели меня по коридору, пропахшему карболкой, хлорной известью и мочой. Нам встречались арестанты с разбитыми в кровь, распухшими лицами, истощенные, похожие больше на привидения, чем на людей. Одни едва волочили ноги, не реагируя на удары резиновых дубинок, других гестаповцы тащили за руки.
Меня подвели к двери с цифрой 5. Один из конвоиров нажал кнопку. Вверху вспыхнула сигнальная лампочка, и мы вошли в комнату, залитую солнечным светом. Это был просторный, богато обставленный кабинет. Если бы не решетки на окнах, можно было подумать, что я попал в приемную начальника какого-то почтенного учреждения.
Слева вдоль стены стоял большой застекленный шкаф, полки которого были аккуратно заставлены белыми папками. Над ним висел портрет Гиммлера. Рядом стоял письменный столик с пишущей машинкой и телефоном. За столом сидела худющая, как щепка, девица, рыжая, накрашенная, с крупным хрящеватым носом.
— Девятьсот сороковой? — спросила она.
— Яволь![20]
— Подождите минутку, шеф закончит разговор.
Только сейчас я увидел массивный стол, за которым сидел мужчина средних лет. На нем прекрасный серый штатский костюм, белоснежная рубашка, светло-голубой галстук с причудливым рисунком. Русые напомаженные волосы с боковым пробором были гладко зачесаны. Бледное, слегка утомленное его лицо показалось мне достаточно интеллигентным и умным. Не обращая на нас внимания, он разговаривал по телефону мягким, приятным голосом, что-то записывая и все время улыбаясь. Над его креслом висел портрет Гитлера. А под ним на специальной вешалке разместилось не менее дюжины разнообразнейших плеток — из резины, кожи, воловьих жил и проволоки. Меня бросило в жар. Инстинктивно я весь сжался.
Наконец хозяин кабинета освободился и кивнул конвоирам. Один из них, щелкнув каблуками, четко отрапортовал:
— Господин старший следователь! По вашему приказанию на допрос доставлен заключенный номер девятьсот сорок.
Следователь уставился на меня холодными серыми глазами. Стало очень тихо. Я почувствовал, как всего меня пронизывает страх, и понял, что здесь нелегко будет играть свою заученную роль.
Когда закончился этот зрительный поединок, он обратился ко мне. Голос его был мягкий и приятный.
— Немецкий знаешь? Я пожал плечами.
— А русский? — спросил он по-русски без малейшего акцента, чем немало меня удивил.
— Конечно, ведь я украинец.
— Вот и отлично. Начнем нашу беседу. Конвоир придвинул стул, и я, скривившись от боли, присел на краешек.
— Что с тобой? — сочувственно спросил следователь.
— Меня били. Болит все тело.
— Ах вот оно что. Понимаю. Здесь тебя никто и пальцем не тронет. Как тебя звать?
— Ваня Петров.
—— А как звать твоих родителей и где они?
— У меня их нет, я сирота. Из детдома. Девица стала стучать на машинке, записывая наш разговор. Видимо, и она владела русским.
— Значит, сирота. Может ты, Ваня, голоден?
— Очень хочу есть… несколько дней крошки во рту не было, — встрепенулся я.
— Чего ж ты сразу не сказал?
Он дал указание конвоиру. Через несколько минут тот принес стакан чаю и два бутерброда с колбасой и сыром. Я не верил глазам. Следователь приветливо улыбнулся загадочной улыбкой и одобрительно кивнул:
— Ешь, Ваня, и благодари бога, что попал к человеку, перед которым можешь открыть душу и который тебя поймет. Надеюсь, мы с тобой быстро найдем общий язык, и уже завтра ты будешь на свободе.
Увидя, что я мгновенно расправился с едой, он приказал принести еще.
В это время в кабинет вошел пожилой офицер с изжелта-бледным, болезненным лицом. Произнеся обычное приветствие, он заискивающе сказал: