Но в голове, перед глазами стояли картины, каких не воссоздал бы ни один живописец.
Битвы с серокожими… вой драконов в ночном небе… холод в горах глубокой зимой, сковывающий шаги снег, в который можно было уйти с головой и остаться погребённым под этой белой смертью… морозный ветер, тысячи иголок обдают открытую кожу болью.
Снова битвы. Снова серокожие доедают чей-то труп…
Стратоник потряс головой и потер лицо руками.
Отбросил ужасное воспоминание.
Все, что было тогда, уже не вернуть. Теперь у него был новый город, в котором он был хозяин, и который он сохранит, не даст никому его разрушить, не позволит никому его развалить. Стены этого города будут вечны, и слава его будет вечной. Никто никогда не возьмет его приступом и все осады окончатся ничем, сгинут все враги его.
Стратоник сохранит жизни тех, кто дорог ему. Так он сказал себе.
Там, до этого, он видел себя, как одинокого человека, стоящего на берегу, он видел, как огромная волна идет, сметая все, и он в ней, распростер руки, придавлен толщами вод. И ничего нельзя сделать, как бы он не пытался, океан придавил его, и не совладать с океаном, не побороть его, можно лишь утонуть в нём.
Да, он был зрелым. Да, он был воин, закалённый в боях, видел все ужасы той войны. Да, он много раз сказал себе, что теперь это новая жизнь, хоть он и прежний, все такой же суровый элемент механизма, стремящегося к безупречности, твердый, как скала, на которой стоит этот град, оберегаемый им. Но сколько бы Стратоник не говорил все это, минувшая катастрофа, раздавившая его, расправившаяся с ним, оставалась в душе.
Префект города изо дня в день возвращался вечером в свои покои. И через какое-то время воспоминания вновь разрывали его разум. Он садился в кресло вот так, как сейчас, наливал себе вино, и медленно разбавлял в нем свою душу.
И теперь случившиеся события, прокручивались в сознании, разбиваясь в дребезги и вызывая боль, но потом осколки их собирались, крупицы их сливались воедино, чтобы сознание вновь прокрутило их. Потому, что он не мог с ними смириться. Не мог смириться с тем, что произошло.
Эта ловушка, оставленная его духом, рано или поздно, в ответственный момент, переломит ему ногу, и он споткнется, вспомнив все свои поражения, вспомнив, как он смотрел на гибель мира и не мог ничего сделать.
Когда он увидел, как души взлетают с полей, когда увидел, как спускаются колоссальные существа из иных миров, как возводят они магистраль… пришло понимание того, насколько он ничтожен, насколько все они ничтожны, и что жизнь их не более, чем пыль, незаметная для тех, кто посетил этот мир. Им оставалось только надеяться на то, что больше никто не придет.
Но вот…
Воспоминания эти стали затухать.
Битвы, битвы, новые битвы. Он вдруг увидел все лица товарищей, лица тех воинов, что защищали последнюю столицу мира. Их твердые взгляды, их ровные черты, их развевающиеся на ветру светлые волосы. Увидел Стратоник всех тех, кто погиб. И разве мог он сомневаться в новом мире глядя в глаза этим безупречным людям, что были тверже скал, свирепее лесного пожара, сильнее всех лесных зверей? Разве мог он сомневаться в себе, вспомнив их глаза?
Нет, эти люди не оставляли шанса никому. Никто не смеет быть уверенным в своем превосходстве над людьми. Не что не может посягнуть на это. И как бы не было все плохо, человек, согнутый, придавленный, он встанет и разогнется, потому что нет существа более крепкого, с более цепкой хваткой.
Вспомнил Стратоник, что он человек.
Человек!
Монстры? Каких монстров бояться ему, человеку? Самый ужасный монстр этого мира есть человек.
Но мысли затухают… мысли гаснут, словно догоревшая свеча. И вот уже дуновение ветерка задувает их…
— Ты не спишь? — сквозь исчезающий сон произнесла Эвлалия.
— Не сплю. Но ты спи, — ответил он, продолжая смотреть в далёкие пустоши своих видений.
— Сколько времени?
— Четвертая стража.
— Такая рань… — она потянулась.
Стратоник наблюдал, как она просыпается.
Почему-то она не звала слуг. Оделась сама.
Подошла и села рядом с креслом, уложив красивые ноги прямо на пол, а сама взяла Стратоника за руку и приложила её к щеке.
— Тебе страшно? — спросил он, не убирая руки, ощущая ей нежную кожу лица Эвлалии.
— Скажи, будет война?
— Да.
— Почему? — её голос чуть вздрогнул.
— Потому что в мире может быть лишь одна столица.
— Мне уже и не важно, почему… лишь бы ты снова не ушел в никуда. Мы думали, ты умер тогда.