Захваченная гибридной материей капсула перевела пространство в другую тональность звучания. Мое внимание переключилось на что-то неподконтрольное, живое. Учебная оптика исказила перспективу пейзажа из эко-хоррора о псе шарике. Перед ними проплыла аутентичная, раздобревшая собака, раскормленная безвкусным мясом мамонта. Я была научена определять реакцию детей, на считанное ими, в том числе и мое эмоциональное наполнение. Я была способна выявлять ценность и полноту, полученных ими извне знаний. Я, как и они, была управляема.
Мои ученики вышли из аэротакси, вдохнули болотистую, выводящую из строя квашню криокнитов. Навесившая на себя ожерелье из нитевидных спусков Соболиная гора вырвала юных старичков из виртуальности сходом лавин, мощью ратраков, миллионами кубов воды, назначенными резервацией вечного холода. Мы на собственных ногах спустились к озеру. Я ждала, пока заученные ими слова, отыщут на открытом ветру подходящие, очеловеченные образы.
Копировавшая треугольные крылья истребителя амфибия колыхалась в прореженных частотах живого и мертвого. Куржавелые, шерстяные морды мамонтов разглядывали нас из-за зубастых торосов с превосходящей понимание любовью. В пузырьках и колбочках пуговичных глаз мастодонтов не гасла искренность огня. Мы заснули в прозрачных сферах на краю священного острова. Полукруглое окно "пузыря" имело вид лентикулярного, движущегося надгробья. Каждый наложенный символ, нёс смысловой отрезок в тысячу жизней, запрограммированных на исполнение, старение, умирание.
Радиусное пространство экрана перешло на длинные волны творческого полета, на сердечные частоты детского воображения. Я поймала себя на цели урока, спасти загнанных детей от рабской системы, но именно безвольные старички привели меня в материальность моих страхов, нащупали мои темные стороны.
Я, сбежавшая с поезда беспризорница, очнулась от холода в пожарной каланче. Ветра восточного рифта задували мою понарошку забинтованную детскую рану. Митя Сворожин внёс мое окоченелое тело в пропахшие баней коридоры. Небо выбелилось куполом животворных библиотек. Лазер указки выжег на нём звездочку, решётку и неизвестные мне нули. По прибрежным обломкам родовых алтарей ступали мамонты. На их спинах спали Агафья, Петр, Андрей, Ольга. Божье Царство неспешно оживало во мне, делая рассвет началом нашей перемены.
Житель Земли
Соль таилась на дне алмазного океана, в складках древнего мира. Микрокосм её электронного тела давил на неё голографическим наслоением, маслянистая мантия мешала увидеть мир, который она собирала. Полярность зарядов, импульсных потенциалов ослепило старушечью синеву морских впадин, вдохнула жизнь в её симуляцию. Камера распознала в бегущих точках птиц. Они теряли крылья, напитывались землей, обзаводились семьями. Соль наполнила пустоту времени могуществом несчитываемых эмоций, отстранила программность мышления волной дежавю состояний.
Помнящая эфирная сфера вила сложную мембрану чувств, снедая энергию, нагнетая мехи вселенной. Биологическое тело на мгновение делалось свободным от программ Эго, отзывалось стрелами сердечных эмоций. Люди текли внутри телесных оболочек по изумрудной текстуре опорной сети II класса с присвоенной им частотой «Я-ЕСМЬ», с набором ролей, периметром выгула, заданностью событий.
Ликовавшая в празднествах Москва, очистилась облачной каруселью. Сани с выездными лакеями мчали выбеленные парики, эдвардианские пальто и шляпы. Снег делал иконописными несуразными сдавленных сутолокой лыжниц. Находясь в доверительном управлении безвестных хозяев, они обнуляли ценности союзов, заменяли любовь машинным трудом. Рыжеволосая, сплошь шальная разлучительница в лисьем салопе вкатилась в архивную пустошь человеческого мора, переправляя свою пуповину из материнского ядра в царство мертвых.
Она покинула аппаратное облако, водительствовашее над людьми трезвоном колокола. Она вступила в воплощенный космический покой без земных нужд, в иллюзион экзестенций исповеданных ею чувств. Непроявленная рождественская Москва побудила Соль выйти за межу будней, за аниму видений, за урны с прахом на арках усадеб, вкусить модуляции в толще океанического сознания, вспышки сердца, видимость дыхания.
Целовальники, душеприказчики имели наружность керосинки, коптя масленичные конторки в хайле города. Вываживая утопленников из «зоны комфорта» писари выгружали на бумагу право на вечное рабство. Пуще всех в рождественскую ночь горели артисты, от мужицкой внутренней плазмы вспыхивали разноцветные бутылки, так и не восходя в высшем предназначении. Архиерей запитал празднично застолье сиятельных электрофоромашин белым полотном мыслей: коли Бог представлялся ничем, не было сущим ничего вокруг.