По степени осведомленности, по знанию подоплеки событий, по объективности оценок всякий управляющий стоит ближе к будущему историку, чем управляемые. Он знает то, что они могут узнать значительно позже или не узнают никогда. Михаил Сергеевич Горбачев вскоре после августовского путча 1991 года сказал, что некоторых вещей, связанных с этим событием, он не сообщит никогда и никому. Кто-то в связи с этим задал вопрос Александру Николаевичу Яковлеву, одному из отцов перестройки, как понимать это высказывание Горбачева. Яковлев ответил: «Так и понимать. Не скажет никогда и никому».
Много раз приходилось читать очень глубокие рассуждения о тех политических или государственно-политических мотивах, которыми я руководствовался при увольнении какого-нибудь важного лица. Рассуждения такие глубокие, что я сам бы в них поверил, если бы не знал совершенно точно, что освободился от данного деятеля совсем не по тем причинам, о которых пишет пресса, а почти по противоположным, часто - сугубо этическим, отчего и не могу называть фамилии.
Вот назначаю я на важную государственную должность молодую женщину. Знает дело, очень энергичная, привлекательная, очень правильно и убедительно обо всем рассуждает, в печати выступает с хорошими статьями. С первых дней чувствуется ее присутствие в руководстве, подает хорошие законопроекты, квалифицированно ставит препоны перед плохими законопроектами. Но проходит некоторое время, и я подписываю указ об освобождении этой женщины, которая уже успела стать популярной в стране. Меня спрашивают, почему я это сделал. Некоторые возмущаются, говорят о моем самодурстве, о том, что она чем-то не угодила мне лично, была, мол, плохо управляемой, слишком принципиальной. А настоящую причину знают только несколько человек. И ни они, ни я никогда ее не огласим.
Дело в том, что эта принципиальная, популярная, высококвалифицированная особа использовала свои большие способности не совсем по тому назначению, что требовалось. Работала на государство, но не забывала при этом себя.
Отрицательное отношение значительной части или большинства населения к лидерам журналисты выражают в таком слове, как «режим». Правильно это слово относить к порядкам, которые устанавливаются лицами или группами лиц, пришедшими к власти незаконным или сомнительным путем. Но с помощью этого слова выражается негативное отношение и к другим, вполне легитимным, руководителям. «Режим Сталина», «режим Хрущева», «режим Горбачева», «режим Кучмы». «Долой преступный режим Кучмы!» - кричали на «оранжевом» Майдане, кричали и задолго до Майдана.
Ющенко сокращал этот клич до «Долой преступный режим!» Правда, не всегда. Например, во время теледебатов с Януковичем перед «третьим» туром в декабре 2004 года он сказал: «Я готов повторить сегодня, что главной проблемой для развития Украины является преступный режим, извините, Кучмы - Медведчука - Януковича. Достаточно доказательств этого тезиса».
Я не совсем понял, что в этом контексте означало слово «извините». За что «извините»?
Есть такое выражение: «коридор возможностей». Чем дальше человек от власти, тем шире кажется ему этот «коридор». Толпа считает его вообще беспредельным. Человек же власти (особенно - высшей власти) ощущает коридор возможностей плечами. Это в самом деле почти физическое ощущение. Но свойственно оно не всем, кому дается власть. Поэтому руководителю чаще, чем остальным людям, следует повторять известную молитву: дай мне, Господи, сил свершить то, что я могу, смирения - перед тем, что я не в силах свершить, и мудрости - чтобы отличать одно от другого. Так, кажется.
Когда Ющенко особенно громко и, так сказать, чистосердечно распространялся про «злочинну владу» и «преступный режим», я был готов попросить Господа дать таки Виктору Андреевичу порулить - чтобы он услышал, что будут говорить о его «режиме» и о нем самом через больший или меньший промежуток времени.
5 января
Снова вспоминал сегодня свою «конституционную» ошибку 1996 года. Никак не могу ее забыть и простить себе, потому что в результате потерял возможность должным образом влиять на парламент - возможность, которую главе государства во всех европейских странах предоставляет право, при определенных условиях, роспуска парламента. Если бы ее не совершил, эту ошибку, многое могло пойти по-другому в украинской политике. Если бы не мой горячий характер…
Уезжал на пару дней в Польшу. Перед отъездом сказал: «Если завтра парламент не примет Конституцию, я сразу по возвращении подпишу указ о проведении референдума». Что и сделал… И тогда депутаты за одну ночь приняли свой вариант Конституции. Это произошло под утро 28 июня 1996 года.
Референдум я бы, конечно, выиграл, и у нас уже тогда была бы другая Конституция. Та Конституция, над которой работали лучшие умы страны, признанные специалисты в области государственного строительства, правовых систем, конституционного права, хозяйственных отношений. Та Конституция, проект которой был утвержден на заседании конституционной комиссии во главе с президентом и председателем Верховной Рады. В ней был бы предусмотрен европейский механизм роспуска парламента. Причем это был бы референдум прямого действия. Сразу после него были бы назначены новые парламентские выборы, и открылась бы новая страница в отношениях между ветвями власти. И самое главное. Мы бы не оказались перед необходимостью внесения изменений в Конституцию. Она бы работала и до сегодняшнего дня, потому что в том проекте предусматривались механизмы взаимной ответственности парламента и правительства.
Как обычно, в политических кругах с наибольшей охотой рассуждали о том, что потерял и что приобрел после «конституционной ночи», с одной стороны, президент Кучма и председатель парламента Александр Мороз - с другой. Спортивный подход, может быть, и не преобладал над политическим, но резче бросался в глаза. Или лучше говорить не о спортивном подходе, а коммерческом, в категориях торга. Отмечали, что я уступил часть своих полномочий по контролю над правительством, а взамен получил «практически полную безнаказанность» и крайне усложненную процедуру импичмента. Также - продолжение президентских полномочий… аж на 4 (четыре!) месяца. Я был избран в июле 1994 года. Таким образом, следующие президентские выборы должны были состояться в июле 1998-го, а в соответствии с новой Конституцией - в октябре 1999 года.
Моим выигрышем сочли и то из «переходных положений» Конституции, которое позволяло мне еще в течение трех лет издавать указы по экономическим вопросам, не урегулированным законодательством. Хотя все прекрасно понимали, что это не выигрыш, а дополнительная ответственность.
Главным выигрышем Александра Мороза считали, собственно, то, что он удержался на своем месте председателя парламента. Если бы дело дошло до референдума, то он явился бы по существу выражением народного недоверия парламенту, а значит - и Морозу, со всеми вытекающими отсюда политическими и организационными последствиями.
Мне предлагалось праздновать победу, которую кое-кто называл одной из главных в моей политической жизни. Но праздновать мне не хотелось. Процитирую себя:
«Много чего состоялось в эту историческую ночь. И попытки Мороза отключить линию правительственной связи, которой пользовались мои представители в сессионном зале Верховной Рады, и разжигание страстей депутатов, вынужденных на ходу искать компромисс между своими убеждениями и потребностями государства, и попытки Лазаренко через депутатов из его фракции «Единство» в полчетвертого утра под шумок протянуть положение о том, что правительство может назначать и отправлять в отставку не Президент, а парламент. За эту ночь была выполнена работа, которую вообще нужно было делать все то время, что было отпущено на конституционный процесс, причем работать со свежей головой, а не со «спичками в глазах». Из самого текста видно, что депутаты были не слишком внимательны и пропустили целый ряд противоречий: например, там отмечено, что все граждане равны перед законом и перед Богом, и сразу дан перечень самых широких привилегий депутатов - неприкосновенность и другие. Но если серьезно, то итоговый вариант Конституции, принятый под утро 28 июня 1996 года, несет на себе следы и спешки, и страха, и компромисса».