Васенин невольно сравнил своих товарищей по работе с теми, кто стоял за прилавком. Что, например, заставило этого южанина приехать сюда, за тысячи километров? Ясно, не желание порадовать уральцев свежими помидорами. Такие люди никогда не пожалуются на безделье. Может, он завидует ему?..
Платон Николаевич представил себя стоящим за прилавком. Нет, он бы, наверное, никогда не смог вот так бойко торговать своими помидорами. Ему вспомнился один случай…
Кажется, на другой год после войны их Ольга — ей тогда шел седьмой год — перенесла дизентерию. Болезнь высушила девочку настолько, что жизнь еле теплилась в ней. Врачи сказали, что ребенку нужно как можно больше фруктов и сливочного масла. Все это тогда можно было купить только на базаре за большие деньги. Платон Николаевич повез на «барахолку» свой единственный выходной костюм. Влившись в живую массу рыночной площади, он сразу оглох и растерялся и, подняв развернутый костюм над головой, отчаянно закричал:
— Кому костюм?.. Продаю.
Но смелость тут же покинула его. Казалось, люди разглядывают не костюм, а прицениваются к нему самому, будто гадая, что за человек перед ними. Разом вспотев, Платон Николаевич стал опасливо озираться по сторонам: как бы не увидел его кто-нибудь из знакомых. Он продал костюм за первую предложенную цену. Какая-то спекулянтка, в упор разглядывая Васенина, торжествующе сообщила окружающим:
— Я говорила: костюм ворованный. Вишь как глаза прячет. Меня не проведешь.
Васенин получил деньги и, не считая их, бегом кинулся с рынка. После этого он никогда ничего не продавал.
III
В конце овощного ряда Платон Николаевич снова столкнулся с высоким парнем в клетчатой кепке, и они как-то сами собой пошли рядом. Пахло влажным укропом и земляникой. Прилавки были расцвечены сочной зеленью свежевымытого лука, яркими горками красного и фиолетового редиса. Васенин время от времени взглядывал на парня. Из-под клетчатой кепки торчали колечки русого чуба, оттеняя широкоскулое смуглое лицо, придавали парню ухарский вид. Даже его плечи возвышались над десятком голов.
Шагал он широко, по-хозяйски ставя ноги, одобрительно поглядывая вокруг себя, миролюбиво подталкивал людей, не обижался, когда толкали его. Но когда какой-то мужик с корзиной лука чуть не сбил Васенина с ног и, ругнувшись, заспешил было дальше, парень придержал его за полу пиджака, потребовал:
— А ну-ка извинись перед человеком!
Платону Николаевичу чем-то нравился его спутник. Наверное, нелегко с ним мастерам на работе. Ему надо было зайти еще в мясной павильон, но не хотелось отставать от парня, и он приостановился у створчатых дверей:
— Мне еще мяса надо купить. А вам куда?..
— Да никуда. Я-то ведь так. Мне ничего не надо. В общежитии живу. Шел с работы — дай, думаю, погляжу на людей.
Подождав, пока Платон Николаевич купит продукты, он увязался проводить его до дому. Дорогой, шлепая по мокрому тротуару здоровенными сандалетами, рассказывал о себе.
Несмотря на свои двадцать шесть лет, он казался бывалым человеком. После армии прорыбачил два года на Чукотке, потом завербовался на сезон в Воркуту — строить железную дорогу. Но нигде не работал с охотой. Сейчас трудится в мартене подручным сталевара, учится в вечернем техникуме.
— Нравится работа?
— Да вроде бы ничего работа, только порядку у нас в цехе маловато. Некоторые руководители только и делают, что «руками водят». А посоветуй что-нибудь дельное, так они тебя вплоть до оскорбления личности… Дескать, не суй своего носа дальше шлаковой летки. А я не виноват, что мои глаза все видят. Не только цех — весь завод, а может, и того больше.
«Так вот ты, оказывается, каков гусь, — слушая парня, думал Платон Николаевич. — Нигде ему, видишь ли, не нравится. Везде надо свой нос сунуть. А что будет, если все такими станут? Анархия. Митинговать вас больно научили за последнее время. Хозяева на готовое». И вслух съехидничал:
— Чему вы можете научить, интересно знать, если сами на заводе без году неделя?.. А есть такие — всю жизнь заводу отдали.
— Нашли чем хвалиться, — простодушно усмехнулся парень. — А я не собираюсь свою жизнь там оставлять. Выжимать надо из завода все до капельки. Чтобы он гудел, злился и до дрожи боялся меня. Вот так, папаша. — И, сбавляя тон, продолжал: — Как варить сталь, я, конечно, никого не учу. Сам пока не умею, а кое-что уже увидел. Могу подсказать.
— Может быть, научите нас, стариков, как жить? Неправильно мы живем, а? Вы же столько жизненных наук прошли. Как же!..
— Вы больно, папаша, обидчивый. Не знаю как величать. Выслушать не хотите.